"И.Грекова. Летом в городе (Авт.сб. "На испытаниях")" - читать интересную книгу автора

улыбался.
- Отлично! - обрадовалась Марья Михайловна. - Смотрите: он уже признает
свои ошибки. Ну, я скажу дальше, - она снова взялась за листки. - Такие
примеры, как Вадим, могут только дезориентировать молодежь, толкнуть ее на
ложный путь морального разложения. Надо показывать молодому поколению
подлинные примеры героизма, подражание которых... подражая которым...
Она засуетилась, ища продолжение.
- В общем, ясно, - сказал толстый парень в первом ряду.
- Дайте выступить человеку, - огрызнулась тощая женщина в комбинезоне,
рядом с ним.
Старушка все суетилась, перебирая листки:
- Не будет ждать своего времени... нет, не то... ах, да... выводит в
своем герое... опять не то... кажется, вот, нашла: "...в человеке должно
быть все прекрасно, лицо и одежда, душа и мысли", как учил великий русский
писатель, Антон Павлович Чехов.
- Знаем, - сказал толстый парень.
- Цыц! - прикрикнула женщина в комбинезоне.
- Дальше у меня на другом листе, - заторопилась Марья Михайловна. -
Сейчас, только найду.
Руки у нее дрожали, листочки рассыпались, часть упала на пол. Писатель
подскочил, бросился подбирать.
- Зачем это, зачем? - бормотала Марья Михайловна. - Вы - писатель с
мировым именем - и листки с полу... Я сама, сама...
Несколько голов из президиума скрылось под столом. Писатель вынырнул
первым. Его большое лицо покраснело от усилий. Он собрал листки вместе и
вручил Марье Михайловне. Она уже заулыбалась, закивала:
- Спасибо, не стоит. Я лучше так, без бумажки скажу. Конечно, не на
таком уровне, но от души. Самое главное - читала я ваши произведения и
плакала. А меня не так уж легко до слез довести. Соседка по квартире
оскорбляет - не плачу. Глохну - не плачу. А ваши произведения читаю - и
плачу. А помните, как у вас Вадим этот самый с похорон матери домой идет?
Не помните? Напрасно! Я вам сейчас прочитаю. У меня здесь выписано...
Хорошо, не надо. Просто скажу: плакала. Здесь и еще в девяти местах. У
меня закладки заложены, где плакала. И за эти слезы вам, Александр
Петрович, большое спасибо и низкий поклон.
Она отступила от микрофона и низко, по-монашечьи поклонилась писателю в
пояс. Зашумели аплодисменты. Александр Александрович встал, мешковато
вышел из-за стола и поцеловал Марье Михайловне руку. Она клюнула его в лоб
и заплакала. Зал зашумел еще громче. Люди вставали, аплодировали, кричали:
"Спасибо, спасибо!" Толстый парень в первом ряду хлопал особенно громко,
как пушка. Марья Михайловна сбивчиво шла на свое место, закрывая лицо
платком. Писатель стоял, опустив глаза, и неуверенно, тихонько похлопывал
ладонью о ладонь. Седой клок у него на лбу вздрагивал. Наконец он сел.
Публика тоже стала садиться. Валентина Степановна постучала по микрофону -
затихло.
- Товарищи, выступило уже десять человек. Больше записавшихся нет.
Может быть, кто-нибудь еще хочет выступить? Или предоставим слово
Александру Александровичу?
- Просим, просим, - загудел зал.
Писатель встал - большой, смущенный, с опущенными руками. Сразу стало