"И.Грекова. Фазан (Авт.сб. "На испытаниях")" - читать интересную книгу автора

Спросит из вежливости: "Ну, как у вас там?" - а ответа уже не слушает.
Выйдя на пенсию, он стал благодушен, доволен своей судьбой. Получил
массу возможностей, раньше, по занятости, недоступных. Например: выпив
рюмочку с утра, пойти гулять в городской парк и там на скрипящих гравием
дорожках кормить голубей остатками хлеба, заранее размоченными и
уложенными в полиэтиленовый мешочек, который так и звался "голубиный".
Федор Филатович гордился тем, что у него ни одна крошка хлеба не
пропадала. Он наслаждался своей утренней прогулкой, самим процессом
неспешного передвижения по городу, сидения на садовой скамейке, слушания
разных звуков. Эти звуки менялись, смотря по времени года. То это был стук
зеленых колючих шаров, падавших с ветвей каштана на влажную землю. То
шелестящие переговоры осенних листьев. То оголтелый крик воронья. То треск
тонких, остекленелых сучьев под легким весом белки в сереньком, зимнем
наряде. Всем этим - и видимым и особенно слышимым - Федор Филатович был
неизменно доволен. Он вообще был доволен своей жизнью. Считал, что хорошо
ее устроил, переехав из шумного мрачноватого Ленинграда в этот спокойный
прибалтийский город, где родился, где провел раннее детство. А что может
быть лучше на свете, чем раннее детство?
Он любил этот город с его никуда не спешащими пешеходами; любил
идиллических голубей и белок, любил жену Дашу; любил самого себя -
лысоватого, седоватого, но не располневшего с годами, а все еще крепкого,
как каленый орешек. Одно только стало неприятно последнее время: все чаще
появлявшееся онемение ног, ползание в них мурашек (то, что в детстве они с
сестрой Варей называли "в ножке песочек"). Это да еще время от времени
навещавшие его головокружения. При быстрой перемене позы (когда он вставал
или садился) вдруг весь пейзаж с голубями, белками и каштанами тускнел и
начинал съезжать куда-то вбок, в темноту. Длилось это недолго, скоро
проходило. А во всем прочем он был для своих лет - тьфу-тьфу! - на
редкость здоров. Ни на что не жаловался. Меньше всего - на скуку.
Книг он читать не любил, не вошло у него это в привычку за многие годы,
проведенные в плаваниях. Начал свою морскую карьеру радистом, кончил -
помощником капитана, администратором по пассажирской части.
Пассажиры были в большинстве иностранцы, туристы. Пестрая, разноязыкая
толпа. Прямо по Пушкину: "Какая смесь одежд и лиц, племен, наречий,
состояний!" Одежд и раздетостей. Плоские девицы в "бикини" с крестиками
между грудей. Долговолосые парни в элегантно выношенных джинсах, таких
узких, что обтянутые зады словно улыбались на ходу. Страшновато моложавые
старухи с голубыми волосами и веснушками на тощих руках. Старики
миллионеры с себя сознающим прищуром светлых глаз. Темные очки, громкие
голоса, фото- и киноаппараты через плечо. Оскалы ртов с одинаковыми у
всех, молодых и старых, слишком белыми, слишком ровными зубами. Вывернутые
губы женщин... Все это шумело, галдело, смеялось, жаловалось, требовало.
Но Федор Филатович в этом человеческом месиве чувствовал себя как рыба в
воде.
От природы переимчивый, одаренный прекрасной памятью, он с легкостью
усваивал не только языки, но и манеры, акценты, жестикуляцию. С французом
он говорил как француз, с итальянцем - как итальянец, и даже пальцы
по-итальянски складывал щепоточкой. На каждом из языков (кроме немецкого,
знакомого с детства) он знал не слишком-то много слов, но отлично знал
ходкие восклицания, модные словесные ужимки и выверты. Умел пошутить,