"И.Грекова. Перелом (Авт.сб. "На испытаниях")" - читать интересную книгу автора

запах кирпичной пыли, крошеной известки? На всю жизнь его полюбила. Идет
ремонт - нюхаю...
Когда в развалинах становилось очень уж сыро и холодно, шли
отогреваться на лестницу. Она тоже не отапливалась, но дом был живой, и
незримым теплом веяло от каждой двери - за ней кто-то жил... Лестница была
нашим дворцом, а мы все - королевами и по очереди носили друг за другом
воображаемый шлейф. Разговаривать при этом полагалось по-французски; ни
одна из трех языка не знала, но достаточно было говорить в нос (лучше всех
это получалось у Сони). Кариатиды тоже участвовали в играх; одну, правую,
звали Артемидой, другую - Солохой (Соня в мифологии не очень была тверда).
Где-то они сейчас, подруги детства. Катя и Соня? Соня, самая способная,
школу не кончила, уехала с матерью куда-то на новостройку. Катя - та как
будто осталась здесь, в родном городе, но ничего о ней не знаю: замужем
ли, есть ли дети, чем занимается? Бараки те давно снесли... Вот так и
теряешь людей из виду. Можно было бы, конечно, справиться в адресном
столе. Но если вышла замуж, фамилия, скорее всего, другая... Да и стоит ли
искать? А тогда клялись в вечной дружбе до гроба, кровью подписывали,
булавку дезинфицировали йодом...


Совсем новая жизнь началась у нас с Катей и Соней, когда стали ходить в
госпиталь, помогать сестрам ухаживать за ранеными. Госпиталь размещался
как раз в моей - будущей моей - больнице, в старинном желто-белом здании с
зеленым куполом. Во время войны было оно и вовсе невзрачным: колонны
повреждены осколками, стекла выбиты, заменены фанерой... Мы с подругами
мыли полы, стирали бинты, в часы досуга пели и плясали для раненых. Лучше
всех плясала Катя - за круглоту и подвижность ее прозвали Катушкой. Мы-то
с Соней были тощенькие, заморыши, особенно Соня - высоконькая, кожа да
кости. Ходила в какой-то поперечно-полосатой фуфайке, за что один из
раненых прозвал ее "шкилет в попоне". Она была мастерица пересказывать
прочитанные книги, да так умно и толково! "А ну-ка, шкилетик в попоне, еще
что-нибудь из Дюмы!" И она пускалась в пересказ "Монте-Кристо", "Королевы
Марго", "Трех мушкетеров". И получалось у нее почему-то лучше, чем у
автора. Затейливее. А еще она знала на память много стихов (Блока,
Есенина) и хорошо умела их декламировать, даже рукой делала жесты: к себе,
от себя и в сторону.
Я ничего такого не умела. Больше всего любила помогать сестрам на
перевязках. Запах йода, свежих бинтов, мази Вишневского просто опьянял.
"Будешь врачом", - сказала, потрепав меня по плечу, пожилая майорша
медицинской службы. Ответила: буду - и стала врачом. Всю жизнь запоем
читала медицинские книги. Кто про мушкетеров, а я про гнойные осложнения
после огнестрельных ранений...


А мама? О маме лучше не вспоминать. Стал к ней похаживать тот самый,
чужой, что встречал на вокзале, целовал руки. Интендант какой-то, звали
Семеном Михайловичем. Был низок ростом, сутул, косоплеч, дергал щекой
после контузии. Какие-то продукты подбрасывал... А мама при нем смеялась:
этого я не могла простить. Старалась не есть ничего интендантского - почти
не бывала дома; подкармливали меня в госпитале. Семен Михайлович походил,