"И.Грекова. Перелом (Авт.сб. "На испытаниях")" - читать интересную книгу автора

За мной, собственно, никто не присматривал, а я и рада. Научилась
плавать в молочной сыворотке, драться с мальчишками. Вся в синяках,
царапинах. Однажды в драке упала вниз лицом, рассекла бровь о камень. Рану
зашивали в медпункте. Даже не пикнула. "Молодец", - сказала фельдшерица,
накладывая швы. Дома мама с осуждением: "А все твои драки, будешь уродом".
Уродом не стала, шрам быстро зажил, но до сих пор, если вглядеться, он
виден: беловатая черточка поперек брови. Люблю этот шрамик: память о том,
степном детстве.
Оно кончилось внезапно, как отрезанное, когда мама получила похоронную
- треугольник со страшной вестью: "Пал смертью храбрых". С тех пор я стала
бояться треугольников; даже потом, в школе, рисуя на доске треугольник
АВС, содрогалась...
Мама почти не плакала, только оцепенела. И я с ней вместе. Не хотелось
ни бегать, ни кричать, ни драться. И солнечный свет погас, и мошки больше
не плясали над чертополохом. И черная тарелка в углу говорила страшное:
"Вечная память героям, павшим за свободу и независимость нашей Родины".
Папа тоже "пал", может быть, просто упал, рассек бровь о камень, как я?
Спросила как-то у мамы, она ответила: "Как ты еще глупа. "Пал" - значит
"умер". - "Совсем?" - "Умирают всегда совсем..."
Значит, ничего этого нет - ни седых висков, ни прямых плеч... "Лежит
твой папа под пирамидкой, а на ней звездочка красная", - объяснила мне
Хадича. "Как на кремлевской башне?" - спрашивала я. Значит, про
кремлевские башни с красными звездами уже знала... Впрочем, это из тех
знаний, которые неизвестно когда приобретаются. Спроси любого жителя нашей
страны: когда и как он узнал, что Дантес убил на дуэли Пушкина? Не
ответит. Знал всегда.
После треугольника все переменилось. Мама, прежде веселая, стала
печальной. Возня с "детворой" ее больше не радовала. Прямые черные брови
сдвинулись, сошлись в одну. Такую "однобровую" маму я боялась, к ней не
подойдешь приласкаться. Она и раньше-то не очень это любила, а теперь и
совсем...
(Похоже, что я оправдаться хочу, - неверно. Оправдания мне нет.)
И вот однажды: "Едем домой!" Я обрадовалась: опять будем жить в доме с
мраморной лестницей. Жить, как раньше. Может быть, даже папа вернется
из-под своей пирамидки со звездочкой... В сущности, я не верила в его
окончательную смерть (где-нибудь да он есть!). Вернется - и опять глубокий
голос, прямые плечи, седые виски...
Как ехали, уже не помню. Торопясь, захлебываясь, стучали колеса. "Мама,
скоро приедем?" - "Теперь уже скоро". - "Ты и вчера говорила - скоро". -
"Не приставай. Когда приедем, тогда и приедем". - "Что же мне делать?" -
"Смотри в окно".


Приехали. Какой-то чужой, в военном, встречал на вокзале, усадил в
машину "пикап". Целовал маме руки, она их отдергивала - худые, в трещинах
от грубой работы. День был серый, мутный, весь в слезах. Своего дома я не
узнала, как будто и не жила тут никогда. Дом был цел, даже кариатиды, но
кругом сплошные развалины. "Следы войны", - сказал встречавший, словно
извиняясь за беспорядок. Вот, значит, она какая - война. Крушит, рушит.
Ключ от квартиры взяли у управдома. Внутри разорение, мягкие вещи