"И.Грекова. Перелом (Авт.сб. "На испытаниях")" - читать интересную книгу автора

кажется, просят сказать им правду, а сами в глубине души хитрят, ждут
обмана. Тянутся к надежде, пускай призрачной. Может быть. Права
традиционная врачебная этика: всегда скрывать?
Нет, бывают исключения. Где-то незадолго перед тем читала "скорбный
лист" болезни Пушкина, историю его последних страдальческих дней. По тем
временам, при тогдашнем состоянии медицины рана была безусловно
смертельной. Врачи не скрыли этого от Пушкина. Ставился вопрос: правильно
ли они сделали? И давался ответ: правильно. Потому что это был Пушкин,
человек исключительной силы духа.
Значит, Пушкину можно было сказать правду, а старухе Быковой - нет?
Несправедливо.
Иной бодрячок спросит: для чего ей нужна была правда? Распорядиться
нехитрым своим достоянием? Пальто с норковым воротником? Витая ложечка?
Экие пустяки! Нет, не пустяки. Уважение к вещам не вещизм. Вещизм - от
изобилия, уважение к вещам - от трудовой жизни. Уважают не вещи, а
вложенный в них труд. Да, надо было, надо сказать бабе Мане правду. И
нечего себя утешать, что она все равно не успела бы "распорядиться". Может
быть, именно это помогло бы ей продержаться подольше. Формальности,
подписи... Все-таки при деле.
Так или примерно так думала я, стоя в коридоре у горшка с фикусом.
Ветерок, слабенький, шевелил занавеску. И вдруг где-то за плечом густой
баритон:
- Кира Петровна! О чем вы так задумались?
Обернулась. Рядом стоял доктор Чагин - низенький, массивный человек,
зав. отделением травматологии и ортопедии. Тяжелое, крупное, волевое лицо
с янтарными, пронзительными, немигающими глазами. Такими глазами, должно
быть, орлы смотрят на солнце. Железно-седые, густые волосы враскидку,
каким-то острым клювом сходятся на лбу. Общее впечатление - недоброй,
умной, насупленной птицы.
Он стоял, опершись на палку, кряжистую, витую, с загнутой ручкой.
Говорили, что потерял ногу на войне. И, что еще страшнее, - семью. В
больнице Чагин держался особняком, дружбы, даже приятельства ни с кем не
заводил. Всех тут звали по имени-отчеству, а его почему-то не Глеб
Евгеньевич, а доктор Чагин. Замкнут, ироничен, опрятно одет...
Стояли мы с ним у кадки с фикусом. В отделении было много цветов -
слабость старшей сестры. Этот фикус был особенный. На его верхушке
красовался свежий зеленый побег - третий за зиму.
- Что это вы так пристально разглядываете? - спросил Чагин.
- Да вот на фикус смотрю.
- Что же вы в нем усмотрели?
- Упрямый субъект. В книге "Комнатные растения" сказано, что, если
срезать побег у верхушки, фикус начинает ветвиться. А этот - ни в какую.
Стрижем его, стрижем, а он все растет в одном направлении - вверх.
- Черта, достойная уважения, - серьезно ответил Чагин. - Его урезали,
его искалечили, а он все остается собой.
Может быть, было неуместно говорить одному калеке о другом? Быстро
переменила тему.
- Дело не в фикусе. Думала я о праве... праве знать.
Довольно путано изложила свои мысли по случаю смерти Быковой. Имеет ли
больной право знать всю правду о своем состоянии? Приготовиться к смерти,