"Юрий Греков. Слышишь, кричит сова!" - читать интересную книгу автора

знакомым улицам. А вот и та самая столовка. Те же пять ступеней ведут вниз
к двери - столовка в полуподвале, и окошко ее как раз на уровне тротуара.
Они как-то забежали сюда погреться и перехватить чего-нибудь горячего. На
улице стоял изрядный мороз, а здесь было совсем тепло. Неожиданно Алексей
взглянул в окошко и поразился- окошко оыло совершенно синим. Все было
просто - наступил вечер.
Странное дело: от студенчества, в котором было удивительно много,
осталось только одно. Как фотопластинка, которую проявили спустя много лет.
Уже забыто, что было снято на ней, и сейчас с удивлением видишь - то, что
казалось важным, оказалось неважным, а второстепенный штрих оказался
главным и единственным. Как на некоторых лицах глаза.
Забылись имена большинства однокурсников, перепуталась хронология
многих событий и случаев, все это както переплелось и сплавилось в общий
тон, на котором осталась одна она.
Как же это все началось? Как кончилось - Алексей помнил хорошо. Потому
что все было обрублено резко и грубо. Обрублено не ими. И хотя прежнее еще
жило в них, в нем уже было ощущение конца - потому что все было обрублено.
"Помнишь ли город тревожный, синюю дымку вдали?
Этой дорогою ложной мы безрассудно пошли". Блок. Как же все это
началось?
Что потянуло ее к неуклюжему провинциальному мальчишке? Что потянуло
его к ней? Вокруг были блестящие курсанты всевозможных мореходок, горняки с
золотыми вензелями на плечах, шикарные пижоны. Вокруг были девчонки,
которые дали бы сто очков Мэрилин Монро. Что же их потянуло друг к другу?
Это - тайна? Так всегда бывает? Это не объяснение. И как это началось - не
вспомнить, и не нужно вспоминать. Это как в прекрасной картине, которую
воспринимаешь целиком, не зная и не желая знать, с какой детали начал
художник. Глаз выхватывает отдельные куски, слагающиеся в общую картину.
Так и память...
Где-то здесь они встретились, чтобы сесть в трамвай до вокзала. Там их
ждали Генка и Дина. Вчетвером они забрались в пушкинскую электричку. Так и
простояли в тамбуре, хохоча и ссорясь, до самого Пушкина. В вагоне ехали
несколько белобрысых чешских солдат. Они глазели на Ольгу и явно завидовали
Алексею, который, заметив это, назло им обнял Ольгу за плечи. В Пушкине уже
был вечер. Побродив вместе, они разбрелись в разные аллеи, уговорившись на
всякий случай встретиться у Пушкиналицеиста. Вскоре начал накрапывать
дождик. Алексей расстелил у подножия толстого дуба видавший виды плащишко.
Они уселись рядом, укрывшись Ольгиным плащом.
Близко-близко. У Алексея глухо забилось сердце, и он почувствовал, как
и Олино застучало часто-часто.
Пытаясь справиться со странным волнением, от которого что-то заныло в
груди, Алексей принялся поправлять плащ, и рука вдруг наткнулась на
застежку Ольгиного чулка. И он зачем-то принялся расстегивать ее. Ольга
слабо оттолкнула его руку, но он потянулся снова, не отдавая себе отчета в
том, что делает. Глаза Ольги были у самых его глаз, и всматривались в него
темно и загадочно.
А утром, когда они пробирались к Пушкину, сидевшему на чугунной
скамейке, Ольга шла упруго и чуть отстранясь.
И в глазах ее стояло то же странное выражение, что так поразило его
ночью. Сколько им было тогда? Едва за семнадцать. Ну, да - второй курс.