"Г.Грин. Ценой потери" - читать интересную книгу автора

поселке в Новой Англии, где ему пришлось побывать как-то на святках. Около
пяти баржа снова трогалась в путь, а в шесть, на восходе солнца, пассажир
садился завтракать вместе с капитаном. Следующие три часа, до начала
страшной жары, были для них обоих лучшими за весь день, и пассажир замечал
за собой, что он может сидеть и спокойно смотреть на быструю, илистую, бурую
речную волну, напор которой маленькое суденышко преодолевало со скоростью
двух-трех узлов в час, и на большое колесо, взбивающее пену за кормой; может
сидеть и слушать сиплое, точно у загнанного зверя, дыхание машины где-то под
алтарем и святым семейством. Не слишком ли много усилий для такого
медленного продвижения? Через каждые три-четыре часа впереди показывался
очередной рыбацкий поселок с хижинами на высоких сваях в защиту от
тропических ливней и крыс. Время от времени кто-нибудь из команды окликал
капитана, и капитан брал ружье и стрелял в маленькую примету жизни,
различить которую среди зеленых и синих теней леса могли только его глаза да
глаза матроса: в крокодильего детеныша, пригревшегося в лучах солнца на
упавшем дереве, или в орла-рыболова, неподвижно застывшего в листве. К
девяти жара начиналась не на шутку, и капитан, покончив с утренним чтением
требника, смазывал ружье или убивал еще несколько мух цеце, а то, сев за
стол с коробкой дешевых бус, принимался низать из них четки.
После дневной трапезы, когда джунгли, залитые изнуряющим солнцем,
неторопливо проплывали вдоль борта, оба они расходились по своим каютам.
Пассажир долго не засыпал, даже если раздевался догола, и все не мог решить,
что лучше - устроить в каюте хоть маленький сквозняк или затвориться
наглухо, спасаясь от раскаленного воздуха. Вентилятора на барже не было, и
по утрам он просыпался с отвратительным вкусом во рту, а под теплым душем
можно было только помыться, но не освежить тело.
В конце дня оставались еще часа два относительного покоя; в ранних
сумерках он сидел внизу на понтоне, а вокруг него африканцы толкли свое
месиво на ужин. Над деревьями попискивали вампиры, пламя свечей колыхалось,
как когда-то в его юности, за "бенедиктусом" в конце мессы. Хохот стряпух
перелетал с понтона на понтон, и вскоре кто-нибудь затягивал песню, но слова
ее была непонятны ему.
За ужином приходилось затворять в салоне окна и задергивать занавески,
чтобы рулевому был виден фарватер между берегами и корягами, торчащими из
воды, и тогда калильная лампа невыносимо нагревала маленькое помещение.
Оттягивая час отхода ко сну, они начинали партию в quatre cent vingt et un
{Четыреста двадцать один (фр.)} - без единого слова, точно paзыгрывая
какую-то ритуальную пантомиму, и капитан каждый раз оставался в выигрыше -
видимо, Бог, в которого он веровал, повелевающий, как говорят, силой ветра и
волн, повелевал и игральными костями в пользу своего служителя.
Вот тут-то и было самое время поговорить на ломаном французском или
ломаном фламандском, если б им пришла такая охота, но говорили они мало.
Как-то раз пассажир спросил:
- О чем они поют, отец? Какая это песня? Любовная?
- Нет, - сказал капитан, - не любовная. Они поют только о том, что
случилось за день: как им удалось купить на последней остановке хорошие
горшки, а в поселке выше по реке эти горшки можно будет перепродать с
выгодой, и, само собой, они поют о нас с вами. Меня называют великим
фетишистом, - с улыбкой добавил он, мотнув головой на святое семейство и
выдвижной алтарь над шкафчиком, где у него хранились патроны и рыболовная