"Грэм Грин. Доктор Фишер из Женевы, или Ужин с бомбой" - читать интересную книгу автора

рамки, администрация вставила туда фотографию кинозвезды Ричарда Дина.
Даже я читал газеты и мог узнать это подержанно-молодое лицо и пьяную
улыбку.
- Как насчет рамки? - спросил я.
- Ну, вы невозможный человек, - простонала миссис Монтгомери, но все
равно, как потом выяснилось, она передала и это мое издевательское
предложение доктору Фишеру.
Кажется, она обрадовалась моему уходу. Я ей ничем не помог.



7


- Ты ненавидишь отца? - спросил я Анну-Луизу, пересказав ей события
дня, начиная от обеда с испанским кондитером.
- Я его не люблю. - И добавила: - Да, кажется, я его ненавижу.
- Почему?
- Он отравил жизнь матери.
- Как?
- Все дело в его гордыне. В его дьявольской гордыне.
Она рассказала мне, как ее мать любила музыку, которую отец ненавидел -
вот тут, без сомнения, была настоящая ненависть. Почему - она не знала, но
музыка словно дразнила его тем, что была ему недоступна, разоблачала его
тупость. Тупость? Человек, который изобрел "Букет Зуболюба" и сколотил
многомиллионное состояние, - тупица? Так или иначе, мать начала убегать в
одиночестве на концерты и на одном из них встретила человека, который
разделял ее любовь к музыке. Они даже стали вместе покупать пластинки и
слушать их тайком у него дома. И когда доктор Фишер разглагольствовал, что
струнные концерты - это кошачье мяуканье, она больше не пыталась с ним
спорить: ей достаточно было пройти по улице к мясной лавке, сказать два
слова в переговорное устройство, подняться на лифте на третий этаж, чтобы
целый час с наслаждением слушать Хейфеца. Физической близости между ними
не было - Анна-Луиза твердо это знала, супружеская верность не страдала.
Физическая близость была с доктором Фишером, и матери она никогда не
доставляла радости: это были муки деторождения и огромное чувство
одиночества, когда доктор Фишер сопел от удовольствия. Много лет она
притворялась, будто и ей это приятно; обманывать мужа не составляло труда
- ведь ему было безразлично, приятно ей или нет. Могла бы и не стараться.
Все это она рассказала дочери в приступе истерики.
Потом доктор Фишер обо всем узнал. Он стал ее допрашивать, и она
сказала ему правду, а он правде не поверил, хотя, возможно, и поверил, но
ему было все равно, изменяла она ему с мужчиной или с пластинкой Хейфеца,
с кошачьим концертом, которого он не понимал. Она убегала от него в тот
мир, куда он не мог за ней последовать. Его ревность так на нее
действовала, что она поверила, будто у него на это есть основания: она
почувствовала себя в чем-то виновной, хотя в чем именно - не знала. Она
просила прощения, она унижалась, она рассказала ему все - даже какая
пластинка Хейфеца ей больше всего нравилась, а потом ей всегда казалось,
что в минуты близости он ее ненавидит. Она не могла объяснить это дочери,