"Грин Грэм. Конец одного романа" - читать интересную книгу автора

очень осторожно, чтобы я читал "между строк". А эта любовь сломала клетку
строк, не могла скрываться. Помню, у нас было кодовое слово - "лук".
Означало оно все то, что связывало нас. Любовь стала луком, даже соитие было
луком, "...надо отдать все и всех, кроме тебя" - и лук, с ненавистью
подумал я. Лук, вот что было в мое время.
Я написал: "Замечаний нет", положил клочок в конверт, но когда
проснулся ночью, мог повторить все, с начала до конца, а слово "отдать"
вызвало к жизни целые картины. Спать я не мог, лежал в темноте, образы
сменялись: волосы на паркете, топкая лужайка за городом, в стороне от
дороги, где изморозь сверкала под ее головой, а в самый последний момент
появился трактор, и тракторист даже не обернулся. Почему ненависть не
убивает страсти? Я бы все отдал, чтобы заснуть. Я бы вел себя как мальчишка,
если б думал, что это ее заменит. Но я уже искал замену, и это не помогло.
Я человек ревнивый - глупо это писать, когда тут все о ревности, и к
Генри, и к Саре, и к тому, кого Паркис так нелепо выслеживал. Теперь все в
прошлом, я ревную к Генри, только если очень уж живо воспоминание (были бы
мы женаты, нам бы хватило счастья на всю жизнь, с моей-то страстью, с ее
верностью!), а вот к сопернику ревную страшно. "Соперник"... Этому слову из
мелодрамы не выразить той мучительной радости, того доверия, того счастья,
которые выпали ему. Порой мне кажется, что он бы меня и не заметил, и я хочу
крикнуть: "Нет, я есть! Я тут! Что бы потом ни случилось, она любила меня".
Мы с Сарой подолгу спорили о ревности. Я ревновал и к прошлому,
она мне честно о нем говорила при случае - романы эти ничего не
значили для нее (разве что она подсознательно стремилась к тому содроганью,
которого не узнала с Генри). Любовникам она была верна, как мужу,- и мне,
конечно, но даже это не утешало, а злило меня. Когда-то она смеялась над
моей злостью, не верила в мою искренность, как не верила в свою красоту, а я
злился, что она не ревнует меня ни к прошлому, ни к будущему. Я не верил,
что можно любить иначе, я измерял любовь ревностью, и получалось, что она
совсем меня не любит.
Доводы были всегда одни и те же, и я опишу лишь тот разговор, когда они
кончились действием - глупым действием, оно не привело ни к чему, разве что
к тому сомнению, которое приходит, только я начну писать:
а вдруг права она, не прав - я?
Помню, я сердито сказал:
- Это все остатки твоей фригидности. Фригидные женщины не ревнуют. Ты
просто еще не научилась нормальным человеческим чувствам. Я злился, что она
не спорит.
- Может, ты прав. Я только хочу, чтобы ты был счастлив. Мне очень
тяжело, когда ты страдаешь. Если ты отчего-то счастлив, вот и хорошо, я не
против.
- Нет, постой. Если я с кем-нибудь сплю, ты думаешь, что и тебе можно.
- Да нет, я хочу тебе счастья, вот и все.
- Значит, постелила бы мне постель?
- Наверное.
Для любовника нет ничего хуже неуверенности - самый скучный,
бесстрастный брак и то кажется лучше. Она искажает слова, отравляет доверие.
В осажденном городе каждый страж - возможный предатель. Еще до Паркиса я
пытался следить за ней - ловил на мелкой лжи, на уклончивости, которая
значила только, что она меня боится. Каждую ложь я раздувал в измену, даже в