"Роберт Грэйвс. Я, Клавдий (Роман, #1) [И]" - читать интересную книгу автора

слетел вниз и еле живой выбрался наружу. Всю дорогу меня преследовал
громоподобный смех.
Будучи профессиональным историком и жрецом, получив возможность изучать
упорядоченные Августом Сивиллины книги и имея теперь опыт в расшифровке
прорицаний, я могу интерпретировать эти стихи с известной долей
уверенности. Под "Проклятьем" сивилла явно имела в виду проклятие небес,
которое уже многие годы преследовало нас, римлян, за разрушение Карфагена.
Именем наших главных богов, в том числе Аполлона, мы поклялись Карфагену в
дружбе и защите, а затем, позавидовав тому, как он быстро оправился от
бедствий, причиненных второй Пунической войной, обманом вовлекли его в
третью Пуническую войну и полностью разрушили, истребив поголовно всех его
обитателей и засеяв поля солью. "Звон монеты" - главное орудие этого
Проклятья - безумная алчность, охватившая Рим, после того как он уничтожил
своего главного соперника в торговле и сделался господином всех богатств
Средиземного моря. Богатство повлекло за собой праздность, жадность,
жестокость, бесчестность, трусость, изнеженность и все прочие, ранее не
свойственные римлянам, пороки. Что это за "дар", которому я был не рад, -
я получил его точно в указанный срок, - вы узнаете в свое время из этого
повествования. Над словами о том, что спустя много лет всякий поймет мою
речь, я ломал голову не один год, но теперь, думаю, наконец уразумел их
смысл. Эти слова - повеление написать настоящую книгу. Когда я ее закончу,
я пропитаю ее предохраняющим составом, запечатаю в свинцовый ларец и
закопаю глубоко в землю, чтобы потомки могли выкопать ее и прочитать. Если
я правильно понял сивиллу, это произойдет примерно через тысячу лет.
И вот тогда, когда все другие нынешние авторы, произведения которых
доживут до тех дней, будут казаться заиками, а слог их хромым - ведь они
пишут лишь для своих современников, притом с оглядкой, - моя книга
расскажет обо всем ясно и без утайки. Возможно, поразмыслив, я не стану
брать на себя труд запечатывать ее в ларец. Я просто оставлю ее где-нибудь
- пусть лежит. Мой опыт историка говорит, что документы чаще сохраняются
благодаря случаю, чем сознательным действиям. Аполлон напророчил все это,
пусть он и позаботится о рукописи. Как вы видите, я решил писать
по-гречески, так как, по моему убеждению, греческий всегда будет всеобщим
языком литературы, а если Рим сгинет, как предсказала сивилла, то вместе с
ним сгинет и латинский язык. К тому же греческий - язык самого Аполлона.
Я буду аккуратен с датами (которые, как вы видите, я выношу на поля) и с
именами собственными. Мне даже вспоминать не хочется, сколько, работая над
историей Карфагена и Этрурии, я провел мучительных часов, пытаясь
отгадать, в котором году произошло то или иное событие, действительно ли
такого-то человека звали так-то или он был сыном, внуком, возможно, даже
правнуком этого человека, а то и вовсе не состоял с ним в родстве.
Постараюсь избавить будущих историков от подобных мук. Так, например, в
моей книге есть несколько персонажей по имени Друз: мой отец, я сам, мой
сын, мой двоюродный брат, мой племянник; всякий раз, что я буду упоминать
это имя, я буду отмечать, - кого именно я имею в виду. Еще один пример:
говоря о своем наставнике Марке Порции Катоне, я не оставлю никаких
сомнений в том, что он не был ни Марком Порцием Катоном Цензором,
развязавшим третью Пуническую войну, ни его сыном с тем же именем,
известным знатоком законов и автором юридических трудов, ни его
внуком-консулом, которого звали точно так же, ни правнуком с тем же