"Роберт Грэйвс. Я, Клавдий (Роман, #1) [И]" - читать интересную книгу автора

поглаживать бороду, и как-то раз он заметил, что именно благодаря этому
она сделалась такой пышной. Он сказал, что с его пальцев струятся
невидимые частицы огня, которые питают волосы. Это была типичная шутка
стоика по поводу философии эпикурейцев.
Борода Афинодора напоминала мне о Сульпиции, которого, когда мне
исполнилось тринадцать, Ливия назначила моим учителем истории. У Сульпиция
была самая жалкая бороденка из всех бород, какие я видел, седая, вернее,
сивая, грязного, серовато-белого цвета с желтыми прожилками, как снег на
улицах Рима после оттепели, и всегда взлохмаченная. Когда его что-то
тревожило, Сульпиций накручивал ее на палец и даже совал кончик в рот и
жевал. Я думаю, Ливия выбрала его потому, что считала самым скучным
человеком в Риме и надеялась, назначив его мне в учителя, отбить у меня
охоту заниматься историей, - она не замедлила узнать о том, какие я питаю
честолюбивые намерения. Ливия не ошиблась: Сульпиций умудрялся засушить
самые интересные вещи, но даже его сухость не смогла отвратить меня от
моей работы, а у него было одно прекрасное свойство - исключительная
память на факты. Если мне были нужны какие-нибудь редкие сведения вроде
того, каковы законы наследования у вождей тех альпийских племен, с
которыми сражался мой отец, или значение и этимология их необычного
боевого клича, Сульпиций знал, к кому обратиться по этому вопросу, в какой
книге об этом написано, с какой полки в какой комнате какой библиотеки ее
можно достать. Сульпиций не обладал критическим чувством и сам писал
очень плохо, факты у него душили друг друга, как непрореженные цветы на
грядке с рассадой. Но он оказался бесценным помощником, когда позднее я
стал пользоваться его услугами, а не указаниями; он работал со мной
тридцать один год, до самой своей смерти в возрасте восьмидесяти лет; его
память до самого конца оставалась безупречной, а борода - такой же
выцветшей, жидкой и растрепанной, как и раньше.



ГЛАВА VI



6 г. до н.э.

Я должен теперь вернуться на несколько лет назад и написать о моем дяде
Тиберии, судьба которого имеет прямое отношение к этой истории. Тяжелая у
него была жизнь; стремясь к одному - покою и уединению, он был вынужден
помимо своей воли все время быть на виду то в качестве военачальника в
какой-нибудь пограничной военной кампании, то в качестве консула в Риме,
то в качестве особого уполномоченного в провинциях. Публичные почести
мало для него значили, хотя бы потому, как он пожаловался раз моему отцу,
что присуждались ему скорее за его услуги в качестве главного мальчика на
побегушках у Августа и Ливии, чем за те поступки, которые он совершал по
собственной инициативе на свою ответственность. К тому же, обязанный
поддерживать достоинство императорской фамилии и зная, что Ливия все время
следит за ним, Тиберий должен был быть крайне осторожным, чтобы не
переступить в своей личной жизни канонов нравственности. Из-за