"Гюнтер Грасс. Жестяной барабан (книги 1, 2, 3)" - читать интересную книгу автора

поглядели мне вслед, и я услышал за спиной голос Сузи: "Чегой-то он побежал,
верно, продать нас хочет". Это кололо меня, даже когда я одолел все пять
этажей, и отдышался я только на чердаке. Мне было в ту пору семь с
половиной, Сузи примерно девять, маленькому Кесхену едва исполнилось восемь,
Акселю, Нухи, Хенсхену и Харри по десять-одиннадцать. Оставалась еще Мария
Тручински. Она была немногим старше меня, но никогда не играла во дворе, а
играла в куклы на кухне у своей матери фрау Тручински либо со своей взрослой
сестрой Густой, прислуживавшей в евангелическом детском саду.
Стоит ли удивляться, что я и по сей день не могу слушать, как женщины
мочатся в горшок. Когда в тот раз на чердаке Оскар, с помощью барабана
успокоив свой слух, мнил себя спасенным от этого варева, они заявились туда
гурьбой, одни босиком, другие в ботинках, все, кто внес свою лепту в
изготовление супа, а Нухи принес и суп. Все они расположились вокруг Оскара,
последним приполз маленький Кесхен. Они подталкивали друг друга, шипели:
"Ну, давай!" - пока наконец Аксель не обхватил Оскара сзади, прижал его
руки, вынуждая к послушанию, а Сузи с влажными, ровными зубами - между ними
язык - весело хохотала, нимало тем не смущаясь. Она взяла ложку у Нухи, до
блеска натерла ее о свои ляжки, окунула в исходящий паром котелок, медленно
помешала, наслаждаясь густотой варева и напоминая при этом хорошую хозяйку,
подула, желая остудить полную ложку, и накормила Оскара, накормила меня, я в
жизни никогда больше ничего подобного не пробовал и никогда не забуду этот
вкус.
Лишь после того, как чрезмерно озабоченный моим здоровьем народ покинул
меня, потому что Нухи вырвало прямо в котелок, я, забившись в угол чердака,
где сушилось несколько простынь, тоже исторг из себя это красноватое варево,
не приметив в исторгнутом лягушечьих останков. Потом я взобрался на сундук
под слуховым окном, посмотрел на отдаленные дворы, со скрежетом перетирая
между зубами крошки кирпича, ощутил потребность к действию, оглядел
сверкающие стеклами окна домов на Мариенштрассе, закричал, запел в ту
сторону и, хоть и не мог наблюдать результаты, был, однако, столь твердо
убежден в дальнобойном воздействии своего голоса, что отныне двор и все
дворы сделались тесны для меня, что, алкая дали, отдаленности и дальних
видов, я пользовался каждой возможностью, уводившей меня - одного ли, за
руку ли матушки - прочь с Лабесвег, из пригорода, от козней всех поваров
нашего двора.
Каждую неделю по четвергам матушка делала покупки в городе. Чаще всего
она брала меня с собой. И всегда брала меня с собой, когда предстояло купить
у Сигизмунда Маркуса в Цойгхаус-пассаже на Угольном рынке новый барабан. В
те времена, примерно между седьмым и десятым годом моей жизни, я добивал
барабан ровно за четырнадцать дней. С десяти до четырнадцати мне уже и
недели не требовалось, чтобы пробить жесть. Позднее мне иногда удавалось
превратить барабан в рухлядь с первого удара, иногда же, при уравновешенном
состоянии духа, три, а то и четыре месяца бережно и вместе с тем энергично
барабанить, не причиняя своей жестянке никакого вреда, если не считать
небольших трещин на лаке.
Впрочем, здесь речь пойдет о том периоде, когда я покидал наш двор с
перекладиной для выбивания ковров, со стариком Хайландом, прямившим гвозди,
с сорванцами, изобретавшими супы, чтобы каждые две недели в сопровождении
матушки появляться у Сигизмунда Маркуса и в богатом ассортименте детских
барабанов выбирать для себя новый. Иногда матушка брала меня с собой, когда