"Гюнтер Грасс. Жестяной барабан (книги 1, 2, 3)" - читать интересную книгу автора

чтобы привлечь внимание Греффа. Но Оскар был, должно быть, на его взгляд,
слишком мелкий, не большеглазый и не бледный. Тогда я отложил красный
карандаш, выбрал себе книжку, полную бросающихся Греффу в глаза голышей,
постарался привлечь его внимание, держа снимки нагибающихся, подтягивающихся
мальчиков, которые, как мне казалось, чем-то привлекательны для Греффа,
наклонно, чтобы и он мог их видеть. А поскольку зеленщик, когда в лавке не
было покупателей, желавших купить свеклы, слишком старательно выписывал
цифры на ценниках, мне пришлось более звучно шлепать переплетами либо шумно
и быстро перелистывать страницы, чтобы он вынырнул наконец из-за своих
ценников и принял участие во мне, не умеющем читать. Скажу прямо: Грефф меня
так и не понял. Когда в лавке находился кто-нибудь из его скаутов, а после
обеда там всегда толпилось двое-трое младших командиров, он и вовсе не
замечал Оскара. Когда же Грефф был один, он мог, осердясь на то, что ему
мешают заниматься ценниками, вскочить с нервическим раздражением и сердито
скомандовать: - Оскар! Оставь книгу в покое! Тебе с ней все равно делать
нечего. Ты для нее слишком мал и слишком глуп. Еще испортишь. Она стоила
больше шести гульденов. Если хочешь играть, здесь хватает картошки и
капусты. Затем он отобрал у меня книжку, полистал ее, не меняя выражения
лица, а меня бросил посреди капусты савойской, капусты брюссельской, капусты
красной, капусты белокочанной, посреди репы и бульбы изнывать в одиночестве:
ведь у Оскара при себе барабана не было. Существовала еще, правда, фрау
Грефф, и, отвергнутый зеленщиком, я чаще всего прокрадывался в спальню
супругов. Фрау Грефф в ту пору уже несколько недель не вставала с постели,
вид у нее был больной, от нее пахло прелой ночной рубашкой, и, хотя она
много чего брала в руки, книг, по которым мне можно бы учиться, она не брала
вовсе. С налетом легкой зависти Оскар разглядывал на спинах у ровесников
школьные ранцы, по бокам которых болтались губки и тряпки для аспидной
доски. И однако же, он не припомнит, чтобы хоть раз у него мелькнули мысли
такого рода: "Ты сам заварил эту кашу, Оскар. Мог бы сделать хорошую мину
при школьной игре. Мог бы не портить на веки вечные отношения со
Шполленхауэршей. Эти оболтусы тебя обгоняют! Они уже знают назубок весь
алфавит, а ты даже не умеешь правильно держать в руках "Новейшие вести"".
Как я уже сказал, легкой зависти, но не более того. Ибо достаточно было
элементарной пробы на запах, чтобы навсегда отвергнуть эту самую школу. Вам
хоть раз доводилось принюхиваться к плохо промытым полуискрошившимся губкам
и тряпкам около пожелтевшей по краям, облупившейся доски, которые в
наидешевейшей коже школьных ранцев хранят испарения всевозможных
чистописании, запах большой и малой таблицы умножения, осклизлость
скрипящих, застревающих, выскальзывающих из рук, увлажненных слюной мелков?
Порой, когда ученики, возвращаясь из школы, неподалеку от меня скидывали
ранцы, чтобы поиграть в футбол или просто в мяч, я наклонялся к сохнущим на
солнце губкам и представлял себе, что, ежели существует на свете сатана,
именно у него под мышками вызревает такой кисловатый дух. Короче, школа с
аспидными досками была мне никак не по вкусу. Хоть Оскар и не рискнул бы
утверждать, что Гретхен Шефлер, которой в непродолжительном будущем
предстояло взять на себя заботу об его образовании, воплощала его
представления о хорошем вкусе. Вся обстановка шефлеровской квартиры при
пекарне на Кляйнхаммервег оскорбляла меня. Эти салфеточки, эти вышитые
гербами подушечки, эти притаившиеся в углах дивана куклы, эти плюшевые
зверушки, куда ни ступи, этот фарфор, при виде которого хотелось призвать