"Гюнтер Грасс. Жестяной барабан (книги 1, 2, 3)" - читать интересную книгу автора

Вот что возвестила нам Шполленхауэр как неумолимый рок; она снабдила
это детище учительской конференции своим строгим, не проглатывающим ни одной
буквы голосом, потом, припомнив семинарские занятия, стала "прогрессивно
ласковой", ахнула, разражаясь воспитательской веселостью:
- Ну, дорогие детки, теперь все вместе повторим. Итак: понедельник?
Стая заревела:
- Понедельник!
Она, тотчас:
- "Закон Божий!"
Крещеные язычники проревели слова "Закон Божий". Я свой голос щадил и
вместо того выбил религиозные слова на барабане.
С подачи фройляйн Шполленхауэр они орали у меня за спиной:
- "Письмо?!" - (Мой барабан отвечал дважды.)
- "Счет!" (Еще один удар.) Так продолжался крик позади меня, так
запевала Шполленхауэр впереди меня, и я размеренно, делая хорошую мину при
плохой игре, отбивал счет на моей жестянке, пока Шполленхауэрша - уж и не
знаю, какая муха ее укусила, - не вскочила с места, явно озлясь, но озлилась
она вовсе не на придурков, что сидели позади меня, нет, это из-за меня ее
щеки вспыхнули лихорадочным румянцем, это безобидный барабан Оскара стал для
нее камнем преткновения, достаточным, чтобы приняться за наделенного
чувством ритма барабанщика.
- Оскар, а теперь слушай меня. Четверг: краеведение!
Пренебрегая словом "четверг", я шесть раз ударил по барабану, обозначив
"краеведение", два раза - "письмо" и один раз - "счет", а "закон Божий" я
отметил, как и положено, не четырьмя ударами, а вразбивку, два раза по два,
исключительно благодетельными ударами барабана. Но Шполленхауэрша не оценила
моей точности. Ей вообще надоел барабанный бой. Десятикратно, как и немногим
раньше, она показала мне свои коротко обрезанные ногти и десятикратно хотела
схватить барабан. Однако, прежде чем она успела коснуться моей жестянки, я
уже издал свой стеклоразрушительный крик, который лишил три превышавших
размерами обычные классных окна их верхней части. Жертвой второго крика пали
средние стекла. Мягкий весенний воздух беспрепятственно ворвался в комнату.
То обстоятельство, что третьим криком я изничтожил и нижние стекла, было, по
сути, излишней наглостью, потому что уже после падения верхних и средних
стекол Шполленхауэрша втянула свои когти. Вместо того чтобы из чистого и - с
точки зрения искусства бессмысленного озорства расправиться с нижними
стеклами, Оскар, видит Бог, поступил бы куда умней, проследи он за
отпрянувшей Шполленхауэршей. Черт знает, откуда она наколдовала свою
камышовую трость. Но трость вдруг возникла, подрагивая в том самом
перемешавшемся с дуновением весны воздухе, и сквозь эту воздушную смесь она
со свистом взмахнула тростью, сделала ее гибкой, голодной, жаждущей,
одержимой мечтой о лопающейся под ударами коже, о свисте "с-с-с-с", о
множестве завес, которые способна заменить быстрая трость при полном,
всеобщем удовлетворении. И она ударила тростью по крышке моей парты, так что
фиолетовым язычком подпрыгнули чернила в чернильнице. И когда я не пожелал
подставить ей руку, она ударила по моему барабану, ударила по моей жестянке.
Она, какая-то Шполленхауэрша, ударила по моему жестяному барабану! Какое она
имела право ударить? Ладно, если ей так уж хотелось ударить, пускай, но при
чем тут мой барабан? Ей что, не хватает чисто намытых оболтусов у меня за
спиной? Ей понадобилась именно моя жесть? Ей, которая ничего, ровным счетом