"Гюнтер Грасс. Жестяной барабан (книги 1, 2, 3)" - читать интересную книгу автора

морщинистую фройляйн, когда барабанным боем я застегивал и расстегивал ее
платье, даже и в мыслях не держа ее тело.
Послеобеденные прогулки по каштановым аллеям до Йешкентальского леса,
вверх по Эрбсбергу, мимо памятника Гутенбергу были так приятно скучны и
беззаботно глупы, что я и по сей день мечтаю совершать подобные
хрестоматийные прогулки, держа тетю Кауэр за пергаментную ручку.
Восемь нас было или двенадцать, все равно нам полагалось войти в
упряжку. Упряжка эта состояла из вязаной голубой ленты, заменяющей дышло.
Слева и справа от шерстяного дышла отходило по шесть шерстяных уздечек для
двенадцати - если пришли все - детей. Через каждые десять сантиметров на
уздечках висело по бубенчику. Перед тетей Кауэр, которая держала вожжи, мы,
звякая и брякая, а я упорно барабаня, топали по улицам пригорода. Порой тетя
Кауэр заводила песню "Иисусе, тобой живу я, Иисусе, тобой умру я" или
"Привет тебе, звезда морская", и прохожих умиляло, когда мы воссылали в
ясный октябрьский воздух "О помоги мне, Дева Мария!" и "О сладостная Матерь
Божия!". Если мы переходили через главную улицу, транспорт останавливался.
Скапливались трамваи, машины, экипажи, пока мы вели свою "морскую звезду"
через мостовую. И всякий раз тетя Кауэр своей хрусткой ручкой благодарила
переведшего нас через улицу полицейского.
"Господь наш Иисус вознаградит вас", сулила она и шуршала прочь своим
шелковым платьем.
Сказать по правде, я очень сожалел, когда весной, после шестого дня
рождения, Оскар вместе со Стефаном и, собственно, из-за Стефана покинул
фройляйн Кауэр, которую можно было застегивать и расстегивать. Как и всякий
раз, когда в дело замешивалась политика, не обошлось без актов насилия. Мы
поднялись на Эрбсберг, тетя Кауэр сняла с нас упряжь. Поблескивали молодые
деревца, в ветвях царил веселый гомон. Тетя Кауэр сидела на замшелом камне,
который указывал различные направления для однои двухчасовых прогулок.
Подобно молоденькой девушке, не понимающей, что с ней творится по весне, она
напевала песенку, встряхивая головой, как это можно наблюдать у цесарок, и
одновременно вязала для нас новую сбрую, сбруя предполагалась дьявольского
красного цвета, жаль только, мне так и не довелось ее носить: в кустах
раздался крик, фройляйн Кауэр вспорхнула и, увлекая за собой красную нить с
вязаньем, ринулась на крик, в кусты. Я последовал за ней и за нитью, мне
предстояло увидеть еще больше красного: из носа у Стефана текла кровь, а
мальчишка по имени Лотар, кудрявый и с голубыми жилками на висках, сидел на
груди у слабенького и жалкенького Стефана и вел себя так, словно хотел
вогнать его нос внутрь лица.
"Полячишка! - шипел он между ударами. - Полячишка!"
Когда пять минут спустя тетя Кауэр снова надела на нас голубую упряжку
только я бежал сам по себе, разматывая красную нить, - она начала для всех
нас молитву, которую обычно произносят между жертвой и претворением:
"Посрамлен я, полон раскаяния и боли..."
Потом вниз с Эрбсберга и остановка перед памятником Гутенбергу. Длинным
пальцем указывая на Стефана, который хныкал и прижимал к носу платок, она
мягко пояснила: "Стефан не виноват, что он маленький поляк". По совету тети
Кауэр Стефану не следовало больше ходить в ее сад, и Оскар, хоть и не был
поляком и не так уж чтобы любил Стефана, тут проявил солидарность. Когда
пришла Пасха, решили рискнуть, и доктор Холлац в своих очках с толстой
роговой оправой заключил, что повредить это не может. Он даже высказал свое