"Гюнтер Грасс. Жестяной барабан (книги 1, 2, 3)" - читать интересную книгу автора

сером носке, поискал колено матушки, которая сидела как раз напротив, и
нашел его. После прикосновения левой ноги Яна матушка подсела поближе к
столу, так что Ян, которого как раз провоцировал Мацерат и который решил
пасовать при тридцати трех, приподнял край ее платья, сперва пальцами, потом
всей ступней в носке, а носок, к слову сказать, был почти чистый, надет не
далее как сегодня, и устроился у нее между ногами. Можно только восхищаться
моей матушкой, которая, несмотря на шерстяные прикосновения под столом,
выиграла над столом, поверх туго натянутой скатерти самую что ни на есть
рискованную игру, в том числе - трефы без четырех, выиграла уверенно и с
юмористическими комментариями, в то время как Ян, становясь все более
предприимчивым внизу, проиграл несколько партий наверху, да таких, которые
даже Оскар довел бы до победного конца с уверенностью сомнамбулы. Позднее
усталый Стефан тоже перебрался под стол, где вскоре заснул, так и не поняв
перед сном, что это делает брючина его папаши под юбкой у моей мамаши.
Ясно, временами облачно. Во второй половине дня незначительные осадки.
На другой день снова пришел Ян Бронски, забрал предназначенный для меня
подарок, парусный кораблик, выменял эту унылую игрушку у Сигизмунда Маркуса
в Цойгхаус-пассаже на жестяной барабан, явился ближе к вечеру, слегка
промокший, с тем самым бело-красным, столь любезным моему сердцу барабаном,
протянул его мне и одновременно схватил мою добрую старую жестянку, на
которой сохранились лишь чешуйки бело-красного лака. И покуда Ян хватал
отслужившую свое жесть, а я хватался за новую, все они, Ян, матушка,
Мацерат, не сводили глаз с Оскара - я даже не мог сдержать невольной улыбки:
неужели они думают, что я держусь за устаревшее, что я таю в груди какие-то
принципы?
Не издав ожидаемого всеми крика, не испустив громкого, режущего стекло
пения, я отдал старый барабан и тотчас обеими руками взялся за новый
инструмент. Через два часа тщательной работы я с ним вполне освоился.
Но не все взрослые из моего окружения проявили такое же понимание, как
Ян Бронски. Вскоре после моего пятого дня рождения, в двадцать девятом году
тогда еще шло много разговоров про панику на Нью-йоркской бирже и я
размышлял о том, не понес ли убытков мой дедушка, торгующий лесом в далеком
Буффало, - матушка не могла дольше не замечать отсутствия у меня признаков
роста и, встревоженная этим обстоятельством, принялась по средам водить меня
за руку на прием к доктору Холлацу, что на Брунсхефервег. Я терпеливо сносил
все крайне докучные и бесконечно долгие обследования, потому что мне уже
тогда нравилась белая, ласкающая глаз форма сестрички Инги, которая стояла
рядом с Холлацем и помогала ему, напоминая мне о запечатленной на
фотоснимках сестринской поре моей матушки во время войны, и еще потому, что
интенсивное разглядывание всякий раз по-новому ложившихся складок на халате
помогало мне отвлечься от гулкого, подчеркнуто энергичного, а потом снова
неприятно покровительственного словоизвержения из уст доктора.
Отражая в стеклах очков обстановку своего кабинета а там было много
хрома, никеля и лака, вдобавок много полок и витрин, в которых стояли
аккуратно надписанные склянки со змеями, ящерицами, жабами, свиными,
человеческими и обезьяньими зародышами, - и вбирая стеклами очков все эти
заспиртованные фрукты, доктор Холлац после обследования задумчиво качал
головой, листал мою историю болезни, снова и снова заставлял матушку
рассказывать о том, как я упал с лестницы, и успокаивал ее, если она
принималась без удержу ругать Мацерата, не захлопнувшего крышку погреба, и