"Гюнтер Грасс. Жестяной барабан (книги 1, 2, 3)" - читать интересную книгу автора

художественной фантазией Гретхен Шефлер скатерти или отслаивать с
поверхности пианино темный лак, я бы куда как охотно оставил в покое все
стеклянное. Но скатерти и лак были равнодушны к моему голосу. Точно так же
не мог я даже с помощью нескончаемого крика стереть узоры с обоев, как не
мог с помощью двух протяжных, нарастающих, трущихся друг о друга, будто в
каменном веке, тонов добыть тепло, потом жар и, наконец, искру, необходимую
для того, чтобы на обоих окнах гостиной занялись декоративным пламенем
пересохшие, пропитанные табачным духом гардины. Ни у одного стула, на
котором сидел Александр Шефлер или Мацерат, я не мог своим голосом "отпеть"
ножку. Право же, я предпочел бы защищаться не столь чудесными и более
безобидными средствами, но безобидных средств в моем распоряжении не было,
одно только стекло покорялось мне и несло свой крест. Первую успешную
демонстрацию этой способности я провел вскоре после своего третьего дня
рождения. Барабан принадлежал мне уже четыре недели с хвостиком, и за это
время при моем усердии я пробил его до дыр. Правда, бело-красные зубцы
обечайки еще удерживали вместе верх и низ, но дыру в центре звучащей стороны
уже трудно было не заметить, и - поскольку я презирал нижнюю сторону - эта
дыра становилась все больше, по краю пошли острые зазубрины, стертые от игры
частички жести осыпались и провалились внутрь барабана, где недовольно
звякали при каждом ударе, и повсюду, на ковре гостиной и на красно-бурых
полах в спальне, поблескивали белые частички лака, которые не пожелали долее
удерживаться на истерзанной жести моего барабана. Родители боялись, как бы я
не порезал себе руки об угрожающе острые жестяные края. Особенно Мацерат,
который после моего падения с лестницы громоздил одну меру предосторожности
на другую. Поскольку, активно размахивая руками, я мог и в самом деле задеть
острые края, опасения Мацерата были хоть и преувеличены, но не лишены
оснований. Правда, с помощью нового барабана можно было избегнуть всех
грозящих мне опасностей, но они вовсе и не помышляли о новом барабане, а
просто хотели отобрать у меня мою добрую старую жестянку, которая вместе со
мной падала, вместе лежала в больнице и была оттуда выписана, вместе -
вверх-вниз по лестнице, вместе на булыжной мостовой и на тротуарах, сквозь
"Раз, два, три, четыре, пять, я иду искать", мимо "Что я вижу, ты не
видишь", мимо "Где у нас кухарка, Черная кухарка?", отобрать и ничего не
дать взамен. Дурацкий шоколад должен был служить приманкой. Мама протягивала
его мне и при этом складывала губки бантиком. Именно Мацерат с напускной
строгостью ухватился за мой раненый инструмент, а я вцепился в моего
инвалида. Мацерат потянул его к себе, а силы мои, достаточные лишь для того,
чтобы барабанить, были уже на исходе. Один красный язычок пламени за другим
медленно ускользал из моих рук, вот и круглая обечайка готовилась покинуть
меня, но тут Оскару, который до того дня слыл вполне спокойным и, можно
сказать, слишком благонравным ребенком, удался его первый разрушительный и
действенный крик. Круглое граненое стекло, защищавшее медово-желтый
циферблат наших напольных часов от пыли и умирающих мух, разлетелось на
куски, упало - причем некоторые куски в падении сломались еще раз - на
красно-коричневый пол, ибо ковер не доставал до подножия часов. Впрочем,
внутреннее устройство дорогого механизма ничуть не пострадало. Маятник
спокойно продолжал свой путь - если про маятник можно так сказать, то же
делали и стрелки. И даже механизм боя, обычно крайне чувствительно, я бы
даже сказал истерически, реагирующий на каждый толчок, на проезжающие мимо
пивные фургоны, даже он никак не воспринял мой крик; разлетелось только