"Гюнтер Грасс. Жестяной барабан (книги 1, 2, 3)" - читать интересную книгу автора

процессии, оставленной в Европе моим дедушкой. Когда Коляйчек исчез под
плотами, среди тех, кто поджидал на причальных мостках лесопильни,
встревожились моя бабушка с дочерью Агнес, Винцент Бронски и его
семнадцатилетний сын Ян. Немного в стороне стоял старший брат Йозефа Грегор
Коляйчек, которого вызвали в город на допросы. Грегор неизменно давал
полиции один и тот же ответ: - Я своего брата почти и не знаю. Знаю, по
правде говоря, только, что звать его Йозефом, а когда я его видел последний
раз, лет ему было десять или, скажем, двенадцать. Он мне еще ботинки чистил
и за пивом бегал, коли нам с матерью хотелось пивка. Хотя при этом и
выяснилось, что моя прабабка любила пиво, полиции от такого ответа особого
проку не было. Зато от наличия старшего Коляйчека сыскался прок для моей
бабушки Анны. Грегор, проживший много лет в Штеттине, Берлине и под конец в
Шнайдемюле, осел теперь в Данциге, нашел работу на пороховой мельнице
бастиона "Кролик" и, когда истек положенный год траура, а все сложности,
например история с выходом замуж за лже-Вранку, были улажены, разъяснены и
сданы в архив, женился на моей бабушке, которая не пожелала расстаться с
Коляйчеками и никогда или, по крайней мере, так быстро не вышла бы за
Грегора, не будь он Коляйчеком. Работа на пороховой мельнице избавила
Грегора от необходимости перелезать в пестрый, а потом сразу в походный
мундир. Жили они втроем все в той же квартирке из полутора комнат, которая
много лет служила прибежищем поджигателю. Но вскоре выяснилось, что
Коляйчеки не все на одну стать, ибо не прошло и года, как они поженились, а
моей бабке уже пришлось снять пустующий подвал доходного дома в Троиле и,
торгуя всякой мелочью - от английской булавки до капустного кочана, -
малость подрабатывать, потому что Грегор, хоть и получал кучу денег на своей
мельнице, домой не приносил даже самого необходимого, а все как есть
пропивал. В то время как Грегор, возможно уродившийся в мою прабабку, был
пьяницей, мой дедушка Йозеф лишь изредка охотно пропускал рюмочку. Грегор
пил не от плохого настроения. Даже когда у него, казалось бы, хорошее
настроение, а это случалось нечасто, ибо он питал склонность к меланхолии,
он пил не для того, чтобы развеселиться, а потому, что хотел дойти до сути
всякого предмета, в том числе и до сути алкоголя. Покуда Грегор Коляйчек был
жив, никто ни разу не видел, чтобы он оставил недопитой стопку можжевеловки.
Матушка, в то время кругленькая пятнадцатилетняя девочка, тоже не сидела
сложа руки, она помогала в лавке, наклеивала продовольственные талоны, по
воскресеньям разносила товар и писала хоть и не очень складные, но
продиктованные богатой фантазией письма-напоминания должникам. Жаль, у меня
не сохранилось ни одного из ее писем. Как было бы хорошо процитировать на
этом месте несколько полудетских-полудевичьих призывов, сочиненных
полусироткой, потому что Грегор Коляйчек оказался не совсем полноценным
отчимом. И даже более того, моей бабушке и ее дочери стоило немалых трудов
укрывать их наполненную медью и лишь малым количеством серебра кассу,
состоявшую из двух опрокинутых одна на другую жестяных тарелок, от
меланхолических Коляйчековых взглядов вечно томимого жаждой пороховщика.
Лишь когда Грегор в девятьсот семнадцатом году умер от гриппа, доходы их
возросли, хоть и не слишком, потому как чем было торговать в семнадцатом
году? В спальню полуторакомнатной квартиры, которая после смерти пороховщика
осталась пустой, потому что матушка моя из страха перед адскими муками не
захотела туда перебраться, въехал Ян Бронски, на ту пору примерно
двадцатилетний ее кузен, покинувший и родной город Биссау, и своего отца