"Даниил Гранин. Все было не совсем так" - читать интересную книгу автора

до боя часов или после, обстоятельство немаловажное при призыве в армию и
прочих его делах, оно позволяло ему становиться то старше, то моложе.
Рождение в новогоднюю ночь сказалось на его характере с постоянным желанием
начать жизнь по-новому, без вредных привычек.
Несмотря на срыв мероприятия, мать была рада его появлению. Отец тоже
был счастлив безмерно. Ребенок был зачат в разгар их любви, в самый ее
романтический период. Александр пребывал в состоянии сказочного принца,
который извлек Золушку из бедственного захолустья, выиграл, можно сказать, в
рулетку, привез в столицу. Разница лет в ту счастливую пору придавала
прелесть их отношениям. Анна не могла опомниться от чудесной перемены своей
жизни, от того, что смогла вскружить голову такому серьезному мужчине, из-за
нее он бросил семью...
Появлению Д. все обрадовались. Хотя для той эпохи он был ни к чему,
поскольку эпоха была не для новорожденных.
Постоянно борются забвение и память, не поймешь, что именно мы
забываем, почему этого человека хорошего, умного, мы забываем, а никчемного
помним. Что-то памяти удается отстоять, что-то удается изъять. Остатки, те,
что сохраняются, это и есть - личность, она состоит из воспоминаний и прежде
всего детских.
Воспоминания, если угодно, нуждаются в уходе... Их полезно
перетряхивать, освежать, осмысливать, особенно ранние. Неслучайно Лев
Толстой начал свою работу с рассказа о детстве. В двадцать восемь лет он
занялся воспоминаниями, тем, чем обычно кончают. Максим Горький стал писать
"Детство"
в сорок пять лет. А Михаил Зощенко писал "Перед восходом солнца" в
сорок девять лет и долго мучался, пытаясь восстановить самую раннюю память
свою, прапамять. И в этом деле добился редких результатов, это был удачный
опыт такого рода реставрации памяти. Однако думается, что работы его были бы
тем легче, чем раньше он занялся бы ими.
Любимец Мнемозины Владимир Набоков лучшим способом доказал, что
детство - родина писателя. "Другие берега" выстроены из сокровищ детской
памяти, это торжество детской памяти. Каким-то чудом он сохранил свежесть ее
красок, запахов, ощущений.
"Перед моими глазами, как и перед материнскими, ширился огромный,
в синем сборчатом ватнике кучерский зад с путевыми часами в кожаной
оправе на кушаке, они показывали двадцать минут третьего". Окончание фразы
должно подтвердить фотографическое устройство набоковской памяти.
Однажды, будучи в США, в Канзасском университете, я разговорился с
бывшим приятелем В. Набокова. Он рассказал любопытные подробности, как
Набоков ухаживал за своей памятью, можно сказать, лелеял ее. К примеру, в
годы своей жизни в США, а затем в Швейцарии, он не обзаводился собственной
мебелью, книгами. Жизнь в гостиницах, пансионатах позволяла это. Он всячески
избегал приобретать вещи - они, как он считал, отнимают память. Он старался
сохранять мир своего детства во всех микроподробностях нетронутым.
Что касается моего героя, он растранжирил свою память, у него осталось
лишь несколько бессвязных картинок, клочки. То, что происходило между
ними, - неизвестно.
Спустя три года после рождения мы застаем нашего героя в деревне
Кошкино. Отец его занимался там лесозаготовками для Петрограда, который в те
времена отапливался исключительно дровами. Леса окрестных губерний сводились