"Даниил Гранин. Ты взвешен на весах... (Авт.сб. "Наш комбат")" - читать интересную книгу автора

- Вот вы и расскажите. Я вас сейчас объявлю.
Щербаков взял ножик, собираясь постучать по тарелке, но Челюкин
испуганно схватил его за руку.
- Не надо. Зачем им мешать!
Щербаков заспорил, ему хотелось, чтобы Челюкин выступил, однако слово
перехватил Фалеев, заговорил о молодости Малинина, о том, что самые
сильные работы были у него в тридцатые годы - поиски формы, эксперимент,
модернизм, - да вот не дали ему развернуться, прикрикнули, навалились,
запретили, пришлось ему искать иные пути.
- И как это дорого обошлось! А если бы свободно развиваться, самому
преодолевать свои юношеские излишества... - говорил Фалеев, ни к кому не
обращаясь, но следя за тем, чтобы все его слушали. - Я думаю, - он сделал
маленькую паузу, - из споров с другими возникает риторика, из споров с
самим собою появляется поэзия!
- Вот это да! - воскликнула Аллочка. - Колоссально!
- Но вы же сами ругали его, - вдруг скрипуче проговорил Челюкин, глядя
себе в тарелку. - Вы же писали...
- Я? Когда ж это? - удивился Фалеев.
Все кругом насторожились.
- Вы осуждали его за бесплодные формальные искания молодости. - Челюкин
неровно покраснел, натужно поднял голову и продолжал с той же мучительной
ему твердостью. - Приводили его как учебный пример. Вот, мол, какие
заблуждения одолел, из какого болота выбрался. А теперь, извините,
шиворот-навыворот. Хвалите.
Изумление Фалеева было неподдельным: никто никогда не осмеливался
говорить ему такое. У него даже рот полуоткрылся. На Челюкина смотрели,
будто впервые увидели его. Один Щербаков был в восторге.
- Да откуда вы свалились, да вы понимаете... - начал Фалеев поднимать
голос, но вовремя нашелся, расхохотался благодушно, прощая бедного этого
старика за то, что позабавил. - Милый вы мой, да как же иначе могло быть.
Это только догматики повторяют то же, что твердили двадцать лет назад. Я
не догматик. Я, дорогуша, раньше всех, раньше самого Малинина пересмотрел.
А тогда мои выступления заслонили его, сохранили, иначе бы ему устроили
мясорубку. Да разве бы ему простили!
Челюкин поднялся, на выпирающем животе у него торчал фотоаппарат:
- Неблагородно! - Он покраснел еще сильнее. - И неправда!
Он вышел из-за стола. Шея его блестела от пота. Уже в дверях, со
странной для его толщины ловкостью он извернулся, мгновенно наставил
объектив на Фалеева, щелкнул, кляцнув затвором, будто выстрелил, и исчез.
Некоторое время стояла ошеломленная тишина.
- Псих, - твердо определил Фалеев. - Откуда он взялся? - Строгий вопрос
этот был направлен Щербакову.
- Понятия не имею. Приезжий вроде.
- Физиономия дебила. Типичный чайник. Посторонний человек, - продолжал
Фалеев.
Щербаков почувствовал на своих губах улыбку. Маленькая, непрошеная, она
не уходила, никак было с ней не сладить. Люди за столом, и стол, и посуда
показались комично-плоскими, как на бумаге. Мокрые усы Фалеева, кошачьи
его желтые глаза - все можно было свернуть в трубочку. Останутся стены,
предвечерний свет из высоких окон...