"Даниил Гранин. Клавдия Вилор (Авт.сб. "Наш комбат")" - читать интересную книгу автора

положений, и мук, и взлетов, и падений - что опять же проистекало из ее
военной должности и звания.
Два месяца боев сделали политрука Клаву Вилор опытным солдатом. За эти
шестьдесят с лишним дней вблизи ее головы просвистели тысячи пуль и
осколков. Все пространство вокруг нее было сплошь продырявлено свинцом и
железом. А сколько раз она сама нажимала спусковой крючок, выдергивала
гранатное кольцо, падала ниц, ползла, заряжала.
- ...Утром пошли танки, накрыли нас самолеты, я кричала всем: "Не
бойтесь! Кидайте гранаты!"... Тут нас поддержали "катюши". Танки стали
отходить, дух у ребят поднялся. Я закричала: "Вперед!" За мной побежали...
На разборе боя полковник похвалил мои действия.
Слушая Клавдию Денисовну, я и так и этак пытался представить себе, что
вместо нашего комиссара полка Капралова, вместо Медведева, или Саши
Ермолаева, или Саши Михайлова была бы у нас комиссаром женщина. Стоило
вообразить, и сразу же возникала недоверчивая усмешка. Никак я не мог
поставить на место огромного, могучего Саши Ермолаева, с которым мы, лежа
на огороде между грядками моркови, обстреливали немецких мотоциклистов, -
женщину. Или на место Медведева, который поднимал нас мертво спящих и
впихивал в танк, уже заведенный им, разогретый, и потом ехал на башне и
все шутил и трепался, свесясь к нам, в открытый люк, пока мы двигались на
исходную.
Ну, а все же, если бы на его месте была женщина... В конце концов,
мастерство литератора, даже талант литератора в том и состоит, чтобы
представить себе: "а что, если бы...", видеть то, чего не видел, что
кажется невероятным. Я заставлял себя, пересиливал... и не мог, поэтому и
захотелось мне узнать как можно больше об этой необычной судьбе.
- ...Когда ранили командира роты, мне приказали - отвести роту,
восемьдесят человек, к совхозу "Приволжский".
Она и сейчас - ничего, настолько живая, энергичная, что возраста ее не
замечаешь, она из тех женщин, которые не становятся старухами, сколько бы
лет им ни было. Пожилая - да, но не старуха, и тем более не старушка. А
тогда, судя по немногим сохранившимся фотографиям, она была женщиной
интересной, в полном расцвете, - было ей в 1942 году тридцать пять лет.
Коротко стриженная, завитая по тогдашней моде, лицо круглое, правильное,
глаза яркие, большие, губы пухлые, но с волевой прямизной, и в ее сощуре
глаз - то сильное, чисто женское, связанное с властью семейной, сложной,
требующей чутья и понимания сиюминутного смысла событий. Особенно хороша
была у нее фигура. И даже плохо подогнанная военная форма не портила ее
фигуры, вернее, не могла скрыть ее красоты.
- ...Как-то прислали нам штрафников. Я вышла к ним. "Ты кто?" -
спрашивают. "Я политрук". Они завыли, засвистели: "Э-э-э, баба -
комиссар!" А я стою, смотрю на них. Усталые они с марша, запыленные, злые.
Но мужики - они и есть мужики, и разговаривать с ними надо исключительно
как с мужиками. "Вы голодны?" - спрашиваю. И сразу все изменилось.
Накормила их, раздобыла им курева...
В женском материнском естестве состояло великое ее преимущество и даже
превосходство.
С начала августа полк подвергался непрерывной бомбежке. Завывая, на
окопы пикировали самолеты, бомбя и обстреливая. Огненная колесница
катилась вдоль фронта с рассвета до темна. От грохочущего, стреляющего