"Даниил Гранин. Прекрасная Ута (Авт.сб. "Наш комбат")" - читать интересную книгу автора

первый месяц, потом осенью, потом зимой сорок первого, и другим после
Сталинграда, и другим после Курска. И когда мы вошли в Германию.
В 1966 году одна знакомая двадцатилетняя девушка, случайно прочитав
военные статьи Эренбурга, была возмущена - как так можно писать о немцах:
"Немцы не люди... отныне слово "немец" для нас самое страшное
проклятие... Нельзя стерпеть немцев. Нельзя стерпеть этих олухов с рыбьими
глазами, которые презрительно фыркают на все русское..."
- Как не стыдно!
- Кому не стыдно?
- Как ему не стыдно! Как не стыдно перед немцами. Так обзывать народ,
нацию.
Она говорила это в 1966 году. А Эренбург писал в 1942 году, в августе,
когда немцы шли на Сталинград, наступали на Северном Кавказе. Я помню, как
нужны нам были статьи Эренбурга, ненависть была нашим подспорьем, а иначе
чем было еще выстоять. Мы не могли позволить себе роскошь разделить немцев
на фашистов и просто мобилизованных солдат, шинели на них были одинаковые
и автоматы. Это потом, в сорок четвертом, сорок пятом, стали подправлять,
корректировать, разъяснять, и то мы не очень-то хотели вникать. А тогда
было так. Были стихи Симонова "Убей его!" и стихи Суркова, статьи
Толстого, Шолохова, Гроссмана, - никогда литература так не действовала на
меня ни до, ни после. Самые великие произведения классиков не помогли мне
так, как эти не бог весть какие стихи и очерки. Сейчас это могут еще
подтвердить бывшие солдаты и солдатки, с годами это смогут объяснить лишь
литературоведы.
Ах, неужели сегодня кому-то наши чувства могут показаться заблуждением?
Да, представьте себе, дорогой папаша. Неужели эта девушка, толковая,
искренняя, выслушав все, скажет:
- И все же так нельзя было...
У нас было много ошибок в ходе войны, больших и малых, генералы пишут
воспоминания и пересматривают ход операций. Под Харьковом, под Берлином.
Но есть вещи, которые не следует пересматривать. Бессмысленно. Ненависть
не может выбирать выражения, быть предусмотрительной, дальновидной и
политичной.
Томас Манн пишет в одном из писем, что сделка с дьяволом, легенда о
Фаусте, - легенда, типичная для немецкого народа; типично желание вступить
в такую сделку, и тут не может идти речь об обмане: дьявол обманул - на то
он и дьявол. Фауст знал, что он имеет дело с рогатым, а не с ряженым,
Фауст шел на все.
Ах, какой это был прекрасный, чистый лес. На повороте дороги между
старыми елями открылся румяный Лойтенберг, весь сразу, с его площадью, где
блестел тощий фонтан, с узенькими улочками, кузницей, старым-престарым
разрисованным домом семнадцатого века, знаменитым тем, что он единственный
спасся от старого-престарого пожара; с прекрасными его кондитерскими и
одиннадцатью его пивными, которые мне предстояло обойти. Больше всего меня
восхищало, что на две с половиной тысячи жителей есть одиннадцать пивных.
Может быть, в одной из них я найду его... Ровный слой пены лежал на пиве,
живописней и аккуратней, чем снег на рыжей листве дубов. Я спускался с
горя легкий, и, если бы у меня не было памяти, я был бы сейчас полностью
счастлив. Иногда я досадую оттого, что забываю свои ощущения, чьи-то слова
и даже целые события из своей драгоценной жизни. Большей же частью память