"Даниил Гранин. Неизвестный человек (Повесть)" - читать интересную книгу автора

требовалось, тем больше следовало помалкивать, повторять и развивать чужие
мысли. У него не было отцовских страхов, кошмаров, все они вошли в плоть и
кровь, стали чувством на уровне инстинкта - было естественным опасаться
того-то, избегать таких-то вещей, не обострять, помалкивать. Почему он не
запомнил монограммы? Не было уверенности, что это мать? Или забыл, потому
что не следовало помнить? Скорее всего, что так. Он предпочитал не знать.
Подростком не допытывался, никогда не спрашивал, где находилась мать, как
она умерла, отчего умерла. Может, что-то и говорили, но он не запоминал.
Чувствовал, что это ни к чему. Потому и забыл. Наверное, если бы он раньше
спохватился, можно было еще что-то подобрать в развалинах памяти. Теперь все
там выветрилось, осыпалось. Не докопаешься.
И не стоит... Вот тут его настигло презрение, которое было в словах
Витяева. Запоздалый стыд, который обдал его жаром, так что Ильин вспотел,
сидел потный, красный, закрыл глаза.

Комиссия нагрянула как бы внезапно. На самом же деле Ильина
предупредили о ее приезде, о составе, для того и существуют свои люди в
министерстве. В последний день, однако, вместо Усанкова возглавил комиссию
сам Клячко~Ф.~Ф. - замминистра. Усанков, который приехал вместе с ним, успел
предупредить Ильина на всякий случай, чтобы не поддавался, если этот тип "на
фуфло будет дергать".
С утра комиссия направилась на комбинат смотреть новую машину в работе.
Клячко, как всегда, разносил, придирался к окраске, к дизайну, к рукояткам,
тут он был на коне. Все понимали, что в машине он не разбирается, и
соглашались с ним, обещали исправить, учесть, обещали горячо, как полагается
в таких случаях обещать, чтобы начальству было приятно, что оно приехало не
впустую и навело порядок. Ильин шествовал в свите поодаль. Усанков уже тогда
обратил внимание, что держится он, словно посторонний. Не хватало
располагающей ильинской готовности к улыбке, всегдашней внимательности. На
некоторые рассуждения Клячко он позволял себе отмалчиваться. Усанков ткнул
его в бок, чтобы привести в чувство. Ильин посмотрел на него долгим
задумчивым взглядом, значения которого Усанков не понял. И одет был Ильин
слишком вольно - какая-то курточка с молниями, под ней трикотажка без
галстука.
Клячко, маленький, толстый, ходил, переваливаясь, вокруг машины,
собачил инженеров, матерился, поносил начальство, в смысле дирекции, главка,
подмигивал рабочим - показывал, что заодно с ними против всяких начальников.
Прием был груб, мало на кого действовал, но Клячко было наплевать. Когда на
стенде испытатели прижали его насчет реконструкции, он заявил, что уже
выделил нужные средства, показал на директора - с него требуйте! - все это,
глазом не моргнув, с полным бесстыдством. И Усанков понимал, что директор не
станет отказываться, уличать, слишком дорого ему обойдется. Это был обычный
прием Клячко. Преспокойно называть несуществующие цифры, приказы,
докладывать о выпуске машин, еще проектируемых, лишь бы выкрутиться. Не
терялся, громовым голосом, да еще с укором давая отпор всяким критиканам.
По дороге в Ленинград с Усанковым произошла неприятность. Ехал в
"Красной стреле" в одном купе с Клячко. Это уже потом, обдумывая
случившееся, Усанков понял, что билет ему в одном купе с Клячко взяли не
случайно. Мирно попили коньячку, и уже перед сном, укладываясь, Клячко,
протяжно зевая, вдруг сказал расслабленным голосом: "Значит, копаешь под