"Даниил Гранин. Неизвестный человек (Повесть)" - читать интересную книгу автора

трусливый пакостник, что с ним, может, теперь Ильин его устраивает? Кроме
видимой жизни рядом с каждым человеком попутно идет невидимая, неизвестная
ему жизнь, в которой знакомые люди о нем судят иначе, сообщают по-другому,
имеют совсем другие физиономии, что-то творят с его судьбой.
Интересно, что, размышляя об этом, Ильин никак не считал себя
анонимщиком. По отношению к Клячко у него не было ни обиды, ни злобы, им
двигала справедливость. В этом он видел отличие себя от того своего
анонимщика. Правда, было тут одно обстоятельство, которое смущало - если бы
он подписался, то, спрашивается, смог бы он писать так же свободно? Вряд ли.
Так что в интересах истины анонимность... На этом месте он запнулся.
Конечно, подпишись он, и весь удар придется на него, ему бы приписали
переговоры с бывшей женой Клячко, сбор сведений, даже если бы сняли Клячко,
все равно считали бы Ильина интриганом. Значит, без имени потому, что это не
опасно, вот отсюда и происходило смущение. Успокаивало то, что Усанкову
лучше знать, что к чему. Усанков предложил анонимность. Ильин исполнил.
Сверху виднее. Исполнительность избавляла от лишних забот. Он давно
убедился: чем меньше барахтаешься, предлагаешь, споришь, тем спокойнее.
Такое поведение оправдывало себя, все равно при нынешней политике ничего
исправить было нельзя так, чтобы заняться настоящим делом. Никому это не
нужно. Остается действовать с минимумом огорчений и неудач. С тех пор как
Ильин перестал особо проявлять себя, все пошло своим путем, как в хорошо
смазанном механизме.
Заподозрить автором письма Ильина не могли. В тексте он упомянул, как
однажды Клячко со своими клевретами пировал в сауне, чуть пожар не устроили,
среди участников перечислил и Ильина, назвал его прихлебаем, не без
удовольствия назвал.

Опять был поздний вечер, такой же светлый, исполненный запахом липы,
нежного тепла, стука каблучков по сухому асфальту. Полыхал закатный пожар,
пылали от него верхние этажи домов, плавились стекла. Все было похоже на ту
ночь, когда Ильин вез Усанкова. Каким ничтожным казался тогда их разговор
перед чудом белой ночи. Никак он не мог вернуть то сладкое чувство. Вот он
идет, вроде свободный, может любоваться, отдыхать, так нет, что-то мешает,
как будто кто-то следовал сзади, подсматривал. Ильин даже несколько раз
оглянулся, потом круто свернул с Невского, вскочил в автобус. В автобусе
было пусто. Он сел к окну. На Садовой, когда автобус стоял перед светофором,
Ильин увидел на углу Альберта Анисимовича. Наверное, он шел из Публичной
библиотеки. Белая панамка сидела набекрень, черный зонтик в руке, широкие
спадающие штаны. Он выглядел странно в вечерней летней толпе. Почему-то
никто не обращал на него внимания. Ильин застучал в окно, закричал ему. Вряд
ли в уличном шуме можно было услышать, но Альберт Анисимович поднял голову,
посмотрел прямо на Ильина. Ильин помахал рукой, потом стал пальцем как бы
крутить телефонный диск, прикладывать трубку к уху. На это Альберт
Анисимович сперва никак не отзывался, продолжал смотреть на Ильина,
рассеянно ожидая, что он там еще выкинет. Потом кивнул неохотно. А почему
неохотно, неизвестно. Автобус тронулся, надо было выскочить, попросить
водителя открыть дверцу, вместо этого Ильин все смотрел, как Альберт
Анисимович отдалялся, исчезал за срезом оконной рамы.
Через день со служебной почтой пришло письмо от Усанкова. Деловито,
тоном милицейского протокола описывал он появление тех троих у замка, в чем