"Даниил Гранин. Неизвестный человек (Повесть)" - читать интересную книгу автора

курсы усовершенствования. С тех пор Усанков преуспел, и справедливо, он имел
хорошую голову, завидную уверенность, напор. "Обойдется!" - приговаривал он.
И обходилось. Неприятности каким-то чудом всегда огибали его. А тут он сник.

После работы, отпустив всех, Ильин вышел в пустую приемную, сел на
место секретарши за пишущую машинку. Сидеть было удобно, стул обложен
подушечками, рядышком цветы, в ящичке резинки, карандаши, зеркальце, клеевой
карандаш, целое хозяйство. Оттого что письмо анонимное, он выражений не
выбирал, фразы не строил, получалось коряво - тем и лучше. Всего плохого,
что наслышан был про Клячко, не перечислишь. Оно бы надо проверить, что
сплетня, что факт, а тут ложилось без разбору, слухи - те даже охотнее лезли
под руку, пристрой у них был, что ли, лучше. Клячко кроме бестолковых шумных
наездов с пустыми совещаниями, указаниями невежественными любил, когда ему
устраивали провожание в ресторане, тосты в его честь произносились, чтобы
славили его, в конце допытывался, что с него причитается, настаивал, "чтобы
по справедливости", и вносил шесть, а то и семь рублей, больше ему никогда
не позволяли. Кроме денег ему власть нравилось показывать, напоить до
скотства, поссорить, стравить друг с другом... Постепенно Ильин разошелся,
приятно было писать все как есть, без оглядки, не выбирая выражений, но
заботясь о том, что последует. Вспоминалось многое из того запрятанного, о
чем шушукались. Сколько раз хотелось ему выступить и показать ненужность
проектов, которые они делали, сдавали досрочно; отжившие машины, которые
покупали за валюту по дешевке, которые тянули за собой отжившую технологию.
Ильин пытался изменить порядки. Но всех, и наверху, и в бюро, рутина
устраивала, все получали исправно премии, ездили в нехлопотные командировки.
У него накопились выступления, которых не было, непроизнесенные речи. Он
составлял их по ночам перед коллегией или же после, мысленно оттачивая фразу
за фразой. То были блестящие речи... Теперь кое-что из них всплывало в
памяти. Он стучал, не заботясь о логике, с трудом поспевая за собой.
Пальцы его, отвычные от машинки, тоже вспоминали, набирали скорость.
Креслице было окружено устойчивым запахом духов. Машинка электрическая,
почти бесшумная. Горшки на подоконнике, а за окном светло. Солнце летнее,
незакатное. Цветы - какие-то вьюнки, кактус цветет карминовым фонтанчиком.
Десять раз на дню проходил он приемную и не замечал этой уютной мелочи,
которая помогала чувству свободы.
Получилось пять страниц. Он заклеил их в конверт, копию в карман.
Письмо в ближний ящик не бросил, прошел еще два квартала до почты. Там
опустил, оглянулся, встретил чей-то взгляд, сразу же зашагал прочь. Как
будто его выследили. Вспомнил, как на него приходили анонимки и кадровик
пытался по почтовым штемпелям найти автора. Приезжали комиссии, выматывали
душу. Понимали, что клевета, но все равно копались, некоторые с
удовольствием: премии подсчитывали, командировочные, на какие денежки купил
машину? Однажды, на собрании выступая, он вдруг сорвался. Среди этих лиц в
зале, где все знакомы, сидит как ни в чем не бывало анонимщик, из-за него
подозреваешь честных людей, из-за него никому не веришь, а для того это
радость, вместо краски стыда у него румянец здоровья.
Через несколько дней в Москву пришла новая анонимка: "Все выступления
против себя Ильин считает клеветой", "Даже собственная совесть давно уже не
смеет спорить с ним", фраза эта почему-то уязвила Ильина и запомнилась.
Анонимщика так и не нашли. Письма вдруг прекратились. Где он, тот