"Даниил Гранин. Картина" - читать интересную книгу автора

мне, старые, я договорился с Каменевым, отпечатаем набор сувенирный,
буклет.
- Почтовые ящики, литографии, сказала Таня. - А что, она красивая была?
Поливанов прищурился на солнце.
- Коса у нее была до полу. А волосы такие, как клены осенью.
Костик выразительно присвистнул.
- Мы все ходили влюбленные в нее, - говорил Поливанов. - А чего
скрывать. Валяйте, спрашивайте. На все отвечу. Эй, зови Варьку, зови всех,
- закричал он слабым, но еще по-старому властным криком. - Налетайте!
Раздаю! Кому мыльца, кому шильца, кому рыбью доху!
На крыльце появилась тетя Варя, за ней какая-то старуха. Выцветшие
глаза их смотрели без осуждения, без любопытства. Когда-то они о многом
захотели бы спросить Поливанова, но все давно отгорело. Сейчас им важнее
представлялся его покой, только в покое можно было наслаждаться теплом
этого чистого неба, запахами цветов, трав, гудением шмелей... Это была та
благодать, которая давалась человеку под конец жизни, и они не понимали,
чего мечется Поливанов, вместо того чтобы вкушать покой и красоту, какие
предлагал ему этот мир. А Поливанов притоптывал галошей, дергался,
требовал соседей, народу, народу ему хотелось. Костя готов был бежать,
звать. Лосев чуть подтолкнул Тучкову - ну, спрашивайте, чего же вы, вам же
это по делу надо, и она попросила рассказать, каким образом Поливанов спас
картину Астахова.
- За границу, за рубеж хотел отправить ее твой Астахов, вот и пришлось
мне останавливать его.
Отвечал Поливанов обрадованно и все хотел еще вопросов про других
людей, про времена нэпа, про пятилетку, когда пустили первый электровоз и
обвинили путейцев вредителями, но Тучкова упорно возвращала его к Астахову
- куда за границу послать картину? К кому? Зачем?
- Да в утешение Лизе Кислых. В подарочек. На память о родных местах.
Она в эмиграции ностальгией мучилась. Астахов и пожаловал к нам
зарисовать. У них связь поддерживалась. Навестил, будучи в командировке.
Может, на их лицах он что-то заметил, потому что вдруг погасил
угрожающий голос, сказал, оправдываясь:
- По нынешним временам, конечно, это ничто, а тогда учитывалось строго.
Он не помнил, что за выставка была, с которой ездил Астахов, и зачем,
помнил он другое - что бабка у Лизы Кислых была француженка, где-то они
там, во Франции, домик имели, братья Мозжухины к ним ходили, артисты были
такие известные, потом в эмиграции оказались. Не следовало Астахову туда
соваться.
- А если Астахов любил ее, как можно запретить?
- Ты, Татьяна, рассуждаешь ровно моя жена, покойница. Мало ли кто кого
любил. Тут, душа моя, выбирай. А выбрал - все.
Тучкова слушала его с недоумением.
- Что значит выбирать?
- А то: либо с нами, либо с врагами, то есть белоэмигрантами.
- При чем тут белоэмигранты! - воскликнула Тучкова. - Мог он подарить
свою картину, вы понимаете, свою собственную, женщине... которую любил.
Какое ваше было дело?
- В тех наших схватках ты, Татьяна, дите. Нельзя было. Расценивалось
как пособничество нашим врагам. Строго? Так и время строгое было.