"Даниил Гранин. Картина" - читать интересную книгу автора

реки, хранителем реки, он ухаживал бы за рекой, за ее подземными
родственниками, не позволял бы ее грязнить, сливать туда пакость.



8

Секретарша передала, что звонили от Поливанова, просили Лосева зайти.
"Некогда", - буркнул Лосев. Через два дня принесли записку, где Поливанов
собственноручно просил навестить не откладывая: "...ибо здоровьишко мое
прохудилось вконец, хочу же сообщить тебе кое-что полезное, пока языком
могу ворочать, не то промычу, подобно Петру Первому, невесть что, оставив
вас всех в полном неведении, на меня же не обижайся, лучше в обиде ходить,
чем в обидчиках..."
Написано было славянской вязью, шутейно, на старинной гербовой бумаге,
и Лосев подумал, что все же в городе у них такой Поливанов один, умрет он
- и ничего уже похожего никогда не будет и не повторится.
Все равно идти не хотелось. Догадывался, зачем зовет. Представлял, что
Поливанов потребует заверений насчет музея, обязательно про свое
завещание, про наследство, опять про дом Кислых заведет. Но не пойти было
нельзя. Почему нельзя отказать Поливанову, почему последняя воля человека,
уходящего из жизни, - закон, этого Лосев не знал, но в этом законе он
вырос, никогда над ним не задумывался и, как бы ни противился, нарушить
его не мог.


Он застал Поливанова в саду, на скамейке, перед беседкой. Поливанов
выглядел на этот раз лучше, щеки его порозовели, был он подстрижен,
крепкий запах одеколона словно придавал ему бодрость. Лосев был даже
как-то разочарован, словно его обманули. Сидел Поливанов лицом к солнышку,
в старых высоких калошах, защитный ватник на плечах. Лосева он усадил
напротив себя на плетеный стул, в тень, и сразу же заговорил, как бы
боясь, что Лосев уйдет. В прошлый раз нервы помешали, сорвался, унесло их
обоих, не рассчитал, не привык больным себя чувствовать, врачи просят силы
беречь, а для чего? Говорил быстро, стараясь скорее кончить о болезни, о
смерти, но опять натыкался на безответные вопросы. От этого сердился,
увязал еще сильнее, потом выругался, закрыл глаза, замолчал, откинул
голову. На морщинистом кадыке блестели невыбритые седые волосы. Какая-то
зеленая букашечка ползла между ними.
Лосев украдкой посмотрел на часы. Можно было тихонько подняться, пройти
в дом, к тете Варе, пусть старик отдыхает, заеду, мол, в следующий раз,
как-нибудь... На неподвижном лице Поливанова лежала сквозящая тень
соломенной шляпы, старомодной шляпы с черной ленточкой. Такая же шляпа
была когда-то у отца. До войны носили такие шляпы.
Об отце Лосев вспоминал редко. С детства привык к тому, что все родные
считали отца человеком пустым, неудачником, и мать страдала от него и
часто плакала. Туманные идеи отца, его философствования вызывали опасения,
в чем там суть - никто не допытывался, но понимали, что не то, не то. В
райкоме комсомола предупреждали Лосева насчет идейной путаницы у отца и
поповщины. Потом отец запил, его перестали всерьез принимать, да и