"Алексей Федорович Грачев. Кто вынес приговор (Повесть) " - читать интересную книгу автора

погони, от снежных заносов вдоль улиц. Им, прохожим, проще жить. Им не
надо думать насчет фанеры для Ахова, насчет мануфактуры для Дымковского
или Замшева. А ему еще и о Шашурове, чтобы колбасный завод бывшего Либкена
на Духовской развивался, и о Синягине. Кончается мука, а источники сохнут.
Как колодец, из которого уходит вода.
Крупные частные товарищества и фирмы имеют своих личных
комиссионеров. У них свои связи. А кто подумает о мелких торговцах,
которым не под силу держать доверенных и комиссионеров, которым нет
времени и средств заводить связи с хлеботорговцами Сибири или маслоделами
Балакова? Вот они и подумают, они, на втором этаже трактира "Хуторок".
Викентий Александрович погрустнел вдруг. Тяжела ты все же, шапка
гофмаклера!


4

Была у Викентия Александровича странная привычна. Раздеваясь,
внимательно разглядывал свои вещи. Точно искал пятна грязи, дыру или
оторванную пуговицу. Не изменил он этой своей привычке и в прихожей
булочника Синягина. Снял шапку, осмотрел ее неторопливо, как только что
купленную на толкучке, сдернув с шеи шарф, стал задумчиво разглядывать
крупные, в "шотландку", клетки. Повесив пальто, легонько постукал ладонью
по полам, скидывая паутину, налетевшую на лестнице.
- Бог мой, какая погода!
Жена Синягина, высокая и сухая женщина, с паклей седых волос, с
болезненной чернотой под глазами, подняла голову к потолку коридора, точно
услышала шорох снега над крышей.
- Боимся выходить. Метет, да тьма...
- Положено снегу и тьме, Катерина Юрьевна, - заметил Трубышев,
приглаживая волосы. - Декабрь уже. Потому не смею роптать и покорно несу
бремя стихии и вам советую. Молитесь богу и ждите лучезарных дней.
Он кивнул ей и четким, прямым шагом, по-солдатски, вошел в переднюю.
В трюмо, стоявшем в дальнем углу, отразилась его невысокая и плотная
фигура, в костюме-тройке, в ситцевой косоворотке, - выпуклые белые
пуговицы на ней как клапаны гармони. Мягко открылась дверь в гостиную:
здесь широкий стол, накрытый плюшевой скатертью. На стене портреты родичей
Синягина. Среди них и он сам - на стуле, нога на ногу, картуз на коленях,
пышная прическа. На стене же, рядом с его портретом, барометр с амурами,
часы в футляре из красного дерева - маятник их, поблескивая тусклой медью,
гулко рубил последние дни двадцать четвертого года.
Следующая комната была слабо освещена, душная. В одном углу -
кровать, в другом - ломберный столик, кресло, посреди - круглый стол с
бутылочными ножками, на нем - конторка. За конторкой - сам Авдей Андреевич
Синягин, владелец булочной и кондитерской, пятидесятилетний мужчина
рыхлого телосложения, лобастый, с головой в проплешинах. Одет он был в
посконную рубаху, выпущенную небрежно на широкие штаны, в валенках.
Услышав стук, булочник медленно оглянулся, отложил счеты, снял очки,
и радушие и гостеприимство появились на его полном, с обвислыми щеками,
лице. Двинулся встречу, ловя пальцами пуговицы расстегнутой рубахи:
- То-то слышу - звонок. Но не гадал, что это вы, Викентий