"Богумил Грабал. Слишком шумное одиночество" - читать интересную книгу автора

бывает в холодильниках, миниатюрный вечный огонек, куда я вновь и вновь
подливаю масло тех мыслей, что вопреки моей воле я почерпнул за трудовой
день из книг, которые уношу сейчас в портфеле домой. Так возвращаюсь я,
точно пылающий дом или пылающий хлев; сияние жизни исходит от пламени, хотя
пламя есть смерть дерева и враждебная скорбь прячется в золе; а я тридцать
пять лет прессую макулатуру на гидропрессе, через пять лет мне идти на
пенсию, и моя машина пойдет вместе со мной, я ее не оставлю, нет, я коплю
деньги на сберкнижке, и на пенсию мы выйдем вдвоем, потому что я мою машину
выкуплю, увезу к себе, поставлю где-нибудь в саду моего дяди среди деревьев
-- и там, в саду, я стану выдавать только один брикет в день, но это будет
мощный брикет, как скульптура, как артефакт, в такой брикет я вложу все мои
юношеские иллюзии и все, что я умею, чему научился за прошедшие тридцать
пять лет на работе и за работой, я и на пенсии буду прессовать их под
влиянием минуты и настроения; всего один брикет в день из книг, которых у
меня дома более трех тонн, - это получится брикет, которого мне не придется
стыдиться, брикет, который заранее сотворен моим воображением и мозгом, и в
довершение, закладывая на дно пресса старую бумагу и книги, я в процессе
такового созидания красоты насыплю напоследок блесток и конфетти; вот так
каждый день - один брикет, и ежегодно выставка готовой продукции, выставка,
на которой каждый посетитель сможет сам, хотя и под моим присмотром,
изготовить свой брикет: пресс, повинуясь зеленой кнопке, задрожит и с
огромной силой начнет давить старую бумагу с инкрустациями из книг и мусора,
какой принесут посетители, так что у каждого может возникнуть ощущение, что
мой гидропресс прессует его самого. И вот я уже сижу дома, в сумерках, клюю
носом, так что касаюсь мокрыми губами колен, и только так засыпаю. Порой я
этак сплю в позе гнутого венского стула до полуночи, а когда просыпаюсь и
поднимаю голову, то замечаю на брюках, на коленях, мокрые пятна от слюны,
это я так свернулся и сжался, словно котенок зимой, словно кривой силуэт
кресла-качалки, ибо уж я-то могу дать себе насладиться одиночеством - при
том, что на самом деле я никогда не бываю одинок, я просто один, дабы
пребывать в обильно населенном мыслями уединении, поскольку я отчасти
глашатай вечного и бесконечности, которые, вероятно, благоволят к людям
наподобие меня.

II

Тридцать пять лет я прессую макулатуру, и за это время старьевщики
сбросили в мой подвал столько прекрасных книг, что, имей я хоть три сарая,
все они оказались бы заполнены. После Второй мировой войны кто-то свалил
возле моего гидравлического пресса корзину книг, и когда я пришел в себя и
раскрыл одну из этих красавиц, то увидел штамп Королевской Прусской
библиотеки, а на следующий день с потолка в подвал посыпались переплетенные
в кожу книги, воздух искрился от их золотых обрезов и заглавий, и я поспешил
наверх, а там стояли два парня, и я выудил из них, что где-то возле Нового
Страшеци есть сарай, в котором среди соломы столько этих книг, что глаза
разбегаются. Тогда я пошел к военному библиотекарю, и мы с ним отправились в
Страшеци и там в поле отыскали не один, а целых три сарая с Королевской
Прусской библиотекой, и, налюбовавшись, мы договорились, что армейские
машины будут одна за другой всю неделю свозить эти книги в Прагу во флигель
Министерства иностранных дел, чтобы, когда все успокоится, библиотека опять