"Элизабет Гоудж. Гентианский холм " - читать интересную книгу автора

плющом, к тишине, озвученной лишь мелодичной песенкой воды, бегущей с
пурпурных холмов...
Острая боль пронзила правое бедро О'Коннела. Это был хорошо
рассчитанный пинок, отвешенный ему молодым лейтенантом, который пришел,
чтобы отвести гардемарина вниз, и теперь распутывал веревки вокруг его
посиневших щиколоток.
- Пошли вниз, Мари, дорогуша моя, ты уже получил свои два часа.
- Сэр, - произнес Энтони, задыхаясь, - мы пойдем на берег? Имею в
виду - офицеры.
- Лопни твои глаза, да с чего ты взял, что тоже офицер? Кто угодно,
только не ты, Мари. Ты у нас маленькая, сопливая девочка, которая засыпает
на вахте. И в следующий раз ты хорошенько поймешь, что это такое, когда тебя
положат на орудие и всыпят дюжину горячих.
Лейтенант помог гардемарину О'Коннелу натянуть сбившуюся одежду, но
сделал это недружелюбно - он был слишком занят собственными делами, чтобы
возиться с наказанными молокососами. О'Коннел стоял на палубе, пошатываясь
от слабости и головокружения. Он слышал, как пробило восемь склянок - это
означало, что он пропустил ужин, но при одной мысли о мерзкой корабельной
пище Энтони еще сильнее начало мутить. Но его мучила жажда. В каюте за
кубриком была питьевая вода - если бы только туда попасть. Восемь склянок. В
кубрике царил настоящий ад, но там была вода и грог, и, если повезет -
добраться до своего гамака и спокойно лечь. Энтони, морщась, сделал шаг, еще
один и, цепляясь за переборки и постанывая, почти дополз до нижней палубы и
до каюты за кубриком, где жили все гардемарины.
Это была жалкая конура размером не более пяти футов в высоту и площадью
двенадцать квадратных футов. Половину помещения занимала доска, служащая
гардемаринам обеденным, а корабельному хирургу - операционным столом.
Затхлая вонь из трюма, смешанная с запахом прогорклого масла и
заплесневевшего сыра, лежавшего в кладовой кока, был так ужасен, что,
подходя к каюте, Энтони в очередной раз тупо удивился, как он мог вынести
эти смертельные два часа и эти ужасные восемь недель.
В каюте было шумно, старшие офицеры сидели у стола за вечерней порцией
рома, а младшие валялись в своих гамаках. Приход Энтони вызвал бурю обычных
насмешек и свистков, но сегодня вечером он не обратил на это никакого
внимания. Это была свора жестоких негодяев, но даже они понимали, когда с
человека было довольно. Ни один из них не помог О'Коннелу подвесить его
гамак, не налил ему выпить, и все усилия измученного мальчика проделать эти
вещи самостоятельно вызвали всеобщее веселье, но когда он покончил с ними,
ему милостиво позволили уснуть.
Как это ни странно, но несмотря на ноющую боль во всем теле, примерно
через час Энтони погрузился в глубокий лихорадочный сон. И пробуждение
застало его в чрезвычайно странном состоянии ума.
Любой взрослый человек сразу догадался бы, что имеет дело с искушением,
которое так часто приходит к ним в ночные часы, пользуясь упадком сил и
темнотой. Жизнь вдруг начинает казаться невозможной, а все привычные
представления резко переворачиваются вверх дном. То, что раньше казалось
презренным и жалким поступком, теперь начинает выглядеть самым нормальным и
даже почетным делом. То, что было невозможным и далеким, внезапно становится
понятным и близким. Опытный человек быстро понял бы, что любое решение,
принятое в таком призрачном состоянии, окажется неверным, может быть, даже