"М.Горький. Жизнь Клима Самгина. Часть 4." - читать интересную книгу автора

настойчиво, самосильно, огорченно закричали:
"Одиночество. Один во всем мире. Затискан в какое-то идиотское логовище.
Один в мире образно и линейно оформленных ощущений моих, в мире злой игры
мысли моей. Леонид Андреев - прав: быть может, мысль - болезнь материи..."
Самгин сидел наклонясь, опираясь ладонями в колени, ему казалось, что
буйство мысли раскачивает его, как удары языка в медное тело колокола.
"Прометей - маска дьявола" - верно... Иероним Босх формировал свое
мироощущение смело, как никто до него не решался..."
В мохнатой комнате все качалось, кружилось, Самгин хотел встать, но не мог
и, не подняв ног с пола, ткнулся головой в подушку. Проснулся он поздно,
позвонил, послал горничную спросить мадам Зотову, идет ли она в парламент?
Оказалось - идет. Это было не очень приятно: он не стремился посмотреть,
как работает законодательный орган Франции, не любил больших собраний, не
хотелось идти еще и потому, что он уже убедился, что очень плохо знает
язык французов. Но почему-то нужно было видеть, как поведет себя Марина, и
- вот он сидит плечо в плечо с нею в ложе для публики.
- Вот она, правящая демократия, - полушепотом говорит Марина.
Самгин пристально смотрел на ряды лысых, черноволосых, седых голов, сверху
головы казались несоразмерно большими сравнительно с туловищами,
влепленными в кресла. Механически думалось, что прадеды и деды этих
головастиков сделали "Великую революцию", создали Наполеона. Вспоминалось
прочитанное о 30-м, 48-м, 71-м годах в этой стране.
- Либертэ, эгалитэ1, а - баб в депутаты парламента не пускают, - ворчливо
заметила Марина.
Человек с лицом кардинала Мазарини сладким тенорком и сильно картавя читал
какую-то бумагу, его слушали молча, только на левых скамьях изредка
раздавались ворчливые возгласы.
- Вот и Аристид-предатель, - сказала Марина. На трибуне стоял веселый
человек, тоже большеголовый, шатен с небрежно растрепанной прической,
фигура плотная, тяжеловатая, как будто немного сутулая. Толстые щеки
широкого лица оплыли, открывая очень живые, улыбчивые глаза. Прищурясь,
вытянув шею вперед, он утвердительно кивнул головой кому-то из депутатов в
первом ряду кресел, показал ему зубы и заговорил домашним, приятельским
тоном, поглаживая левой рукой лацкан сюртука, край пюпитра, тогда как
правая рука медленно плавала в воздухе, как бы разгоняя невидимый дым.
Говорил он легко, голосом сильным, немножко сиповатым, его четкие слова
гнались одно за другим шутливо и ласково, патетически и с грустью, в
которой как будто звучала ирония. Его слушали очень внимательно, многие
головы одобрительно склонялись, слышны были краткие, негромкие междометия,
чувствовалось, что в ответ на его дружеские улыбки люди тоже улыбаются, а
один депутат, совершенно лысый, двигал серыми ушами, точно заяц. Потом
Бриан начал говорить усилив голос, высоко подняв брови, глаза его стали
больше, щеки покраснели, и Самгин поймал фразу, сказанную особенно жарко:
- Наша страна, наша прекрасная Франция, беззаветно любимая нами, служит
делу освобождения человечества. Но надо помнить, что свобода достигается
борьбой...
- И давайте денег на вооружение, - сказала Марина, глядя на часы свои.
Бриану аплодировали, но были слышны и крики протеста.
- Ну, с меня довольно! Имею сорок минут для того, чтоб позавтракать, -
хочешь?