"М.Горький. Жизнь Клима Самгина (Сорок лет): Повесть. Часть первая." - читать интересную книгу автора

постели, среди множества подушек, точно в сугробе снега, черноволосая
женщина с большим носом "и огромными глазами на темном лице. Издали
лохматая голова женщины была похожа на узловатый, обугленный, но еще
тлеющий корень дерева. Глафира Исаевна непрерывно курила толстые, желтые
папиросы, дым густо шел изо рта, из ноздрей ее, казалось, что и глаза тоже
дымятся.
- Клим! - звала она голосом мужчины. Клим боялся ее; он подходил осторожно
и, шаркнув ногой, склонив голову, останавливался в двух шагах от кровати,
чтоб темная рука женщины не достала его.
- Ну, что у вас там? - спрашивала она, тыкая кулаком в подушку. - Что -
мать? В театре? Варавка - с ними? Ага!
"Ага" она произносила с угрозой и отталкивала мальчика сверлящим взором
черных глаз.
- Ты - хитрый, - говорила она. - Тебя недаром хвалят, ты - хитрый. Нет, я
не отдам Лидию замуж за тебя. В большой комнате Борис кричал, топая ногами:
- Оркестр! Мама же - оркестр!
Глафира Исаевна брала гитару или другой инструмент, похожий на утку с
длинной, уродливо прямо вытянутой шеей; отчаянно звенели струны, Клим
находил эту музыку злой, как все, что делала Глафира Варавка.
Иногда она вдруг начинала петь густым голосом, в нос и тоже злобно. Слова
ее песен были странно изломаны, связь их непонятна, и от этого воющего
пения в комнате становилось еще сумрачней, неуютней. Дети, забившись на
диван, слушали молча и покорно, но Лидия шептала виновато:
- Она может лучше, но сегодня не в голосе. И спрашивала, очень ласково:
- Ты сегодня не в голосе, мама? Ответ матери был неясен, ворчлив.
- Вот видите, - говорила Лидия, - она не в голосе.
Клим думал, что, если эта женщина выздоровеет, она сделает что-нибудь
страшное, но доктор Сомов успокоил его. Он спросил доктора:
- Глафира Исаевна скоро встанет?
- Вместе со всеми, в день страшного суда, - лениво ответил Сомов.
Когда доктор говорил что-нибудь плохое, мрачное, - Клим верил ему.
Если дети слишком шумели и топали, снизу, от Самгиных, поднимался
Варавка-отец и кричал, стоя в двери:
- Тише, волки! Жить нельзя. Вера Петровна боится, что вы проломите потолок.
- На абордаж! - командовал Борис, и все бросались на его отца, влезали на
спину, на плечи, на шею его.
- Приросли? - спрашивал он.
- Готово.
Варавка требовал с детей честное слово, что они не станут щекотать его, и
затем начинал бегать рысью вокруг стола, топая так, что звенела посуда в
буфете и жалобно звякали хрустальные подвески лампы.
- Уничтожай его! - кричал Борис, и начинался любимейший момент игры:
Варавку щекотали, он выл, взвизгивал, хохотал, его маленькие, острые
глазки испуганно выкатывались, отрывая от себя детей одного за другим, он
бросал их на диван, а они, снова наскакивая на него, тыкали пальцами ему в
ребра, под колени. Клим никогда не участвовал в этой грубой и опасной
игре, он стоял в стороне, смеялся и слышал густые крики Глафиры:
- Так его, так!
- Сдаюсь, - выл Варавка и валился на диван, давя своих врагов. С него
брали выкуп пирожными, конфектами, Лида причесывала его растрепанные