"Александр Горохов. Рожденный убивать (роман) " - читать интересную книгу автора

выжить..."
"Черезчур" - тут же смекнул он, но никаких менее напыщенных слов
подобрать уже не мог, он уже видел пост дежурных медсестер и видел Елену.
Даже на низких каблуках она была с Яровым вровень ростом - сильное
статное тело крупной молодой женщины двадцати пяти лет, уже имеющей пяти
или шестилетнего ребенка. Лицо у неё было славянского типа, не та женщина,
чтоб поражала сразу, с первого взгляда до судорог в животе. На конкурсах
красоты призового места не возмет. Но по своим эстетическим позициям Яров
принадлежал к тем, кто не верил, будто подлинные красавицы обитают на
кино-теле экранах и подмостках подиумов. По его разумению, там, на
экранах - выдрючивались попросту шалавы, делающие на своих весьма
посредственных данных дешовую карьеру обычных блядей. Красавицы истинные не
выползают на подиумы и боятся мелькать на экранах даже в микро-эпизодах. Им
этого не надо.
По школьной привычке, для себя, он окрестил Елену своей "Прощальной
звездой". Прощальная - для его жизни. Чего уж там говорить: мальчишеское и
глуповатое определение, но во всяком случае, вполне искреннее.
Сейчас он чувствовал, как лицо его стянула неприятная маска
трагической мрачности, с которой не было сил справиться. Он уже видел перед
собой свет лампы, которая освещала дежурный пост медсестер, уже видел перед
ним своего соседа по палате дикого старика Кирилла Чекменева и можно было
либо пройти мимо, не останавливаясь, либо....
Старый дуралей Чекменев стоял возле Елены, перегнувшись пополам.
Бутылка, подвешенная у него на шее, болталась между ног, а трубка из этой
бутылки проникала в мочевой пузырь, поскольку мочеиспускательный канал
старика не работал. Основная беда Чекменева заключалась в том, что его
поначалу следовало бы отправить не сюда, в урологию, а в "Белые Столбы", в
"Кащенко", в учреждение, где ему навели бы поначалу порядок в круто
"поехавшей крыше". Старик понимал окружающий мир весьма своеобразно -
скажем так. Трубка в животе и бутылка с мочой между ног не мешали ему
щипать молоденьких сестер за задницу и грудь, отпускать комплименты в стиле
деревенского гармониста. Он был космат, скрючен, а вставные челюсти
оснащали его речь подсвистыванием, шипением и цоканием.
- Ленулька - красулька, ты ж прекрасная деваха! - подвизгивал,
подсвистывал и цокал дешовыми челюстями чертов ухажор возле Елены. - Как
вырвусь отседова к себе на хутор, дом тебе свой отдарю! Королевной там
будешь, на хрена тебе здесь ссаки и говно за всякими засранцами подтирать,
да ещё хер им перед операцией брить?!
Яров услышал грудной и мягкий смех Елены и сердце у него екнуло. Он
вдруг понял, что сам не лучше Чекменева. Но каждый мужчина - дурак: даже
если у него в семьдесят лет между ног болтается бутылка с собственной
вонючей мочой, все одно полагает, что в облике его сохраняется что-то
зазывное и для женщины привлекательное.
- А ешо, Ленка, мы до внука моего махнем! Он, говнюк, себе избу купил
на Флориде какой-то, там говорит море, крокодилы и все девки голые ходют! А
я тебе взамен своего наследства ещё и мочу со своим говном-анализом
оставлю!
Но Елена так же мягко засмеялась и на это предложение, а Яров, сделав
ещё пару шагов, уже увидел её - рослую молодую женщину, которой кривой
дедушка-ухажор не достигал и до груди.