"Петр Горелик. Навстречу смерти (Рассказы) " - читать интересную книгу автора

состояла в том, что я разделял мысли Федора. Мне были близки его горячность,
настойчивость, задор, его сомнения и независимость суждений. Холодность
Ивана Алексеевича тоже была мне близка, но той своей глубокой надежностью,
которая так много значит на войне. Такие, получив приказ, не рассуждают, а
действуют. Нельзя было не считаться со скрытой и не вполне оформленной в его
возражениях мыслью, что Федор перегибает палку. Я понимал, как трудно
разрушить стену между спорщиками. Один из них, воспитанный пропагандистскими
лозунгами, не позволял себе ни в чем сомневаться, другой, как стихийный
марксист, все подвергал сомнению.
Спорщики смотрели на меня, ожидали ответа.
- Ваш спор задел меня за живое, вернул меня к тому, о чем думал, когда
только услышал имя Матросова. О нем тогда многие думали, переживали и тоже
спорили. Я, как и Федор, был на стороне тех, кто считал бросок на амбразуру
самоубийством. Приказ нередко бросает солдата навстречу смерти. По приказу
идут в атаку, из которой не все возвращаются. Но атака все же оставляет
надежду остаться живым, а бросок на амбразуру - безнадежен. Прав Федор и в
том, что поощрять должно опыт тех смельчаков, кто хитростью и отвагой решают
задачу, сохранив свою жизнь.
Федор победно взглянул на сапера, как бы говоря:
- Видишь, не один я так думаю.
- И все же, - продолжал я, - в одном не могу согласиться с Федором. Я
высоко ставлю подвиг Матросова. Чутье подсказывает мне, что в неотвратимости
гибели Матросова нельзя исключать и доли вины командира, хотя солдат сам мог
решиться на отчаянный шаг, думая, что это поможет делу. И даже, скорее
всего, не задумываясь. Тем значительнее его подвиг, и не нам, оставшимся в
живых, его осуждать.
Я посмотрел на Ивана Алексеевича. Мне показалось, что он уже не
относился так непримиримо к мнению Федора, как прежде. В чем-то удалось его
переубедить.
- Федор, ты товарищу майору расскажи, что ты плел про загробную
жизнь? - встрял в разговор Иван Алексеевич. Он явно не хотел оставаться во
всем побежденным в споре.
- Ты, Иван, не в парторгах ли обретаешься?
Как бы невзначай, стараясь не обидеть, я поправил Федора:
- Иван Алексеевич.
- Ну да, Иван Алексеевич. Не заметил ты, что партия уже перестала
ругать попов. Религия уже вроде и не "опиум для народа". А о чем я речь вел,
ты, Иван Алексеевич, опять не понял. Я хотел только сказать, что человеку
верующему умирать легче, что ему не так тяжело расставаться с жизнью. Он
верит, будто его ждет вечное блаженство, как обещают попы. Сам-то я
сомневаюсь, а все же под огнем втихомолку крещусь. Как говорится, на всякий
случай. Да и ты, Иван Алексеевич, признайся, в трудную минуту, не партию
молишь о спасении, а шепчешь: "Спаси меня, Господи".
- Веры в загробную жизнь я касаться не буду. Вера - дело личное. Сам я
ни во что такое не верю, но понимаю, что истинно верующему близко то, о чем
говорил Федор.
Нас прервал зуммер полевого телефона. Получилось, что я как бы завершил
спор. Вызывали погрузочную команду. Слышно было, как старшина поднял солдат
и группа ушла в темноту. До нас доходил рев тягачей: это выстраивались в
колонну и уходили со станции оставленные с утра орудия.