"Андрей Гордасевич. Дуэль на мандаринах [H]" - читать интересную книгу автора

он такой... - и масло в следящих глазах закипало при взгляде на ровные
взмахи ее рук; она почти без брызг вдевала и вынимала их уверенными
стежками... к берегу... над океанской травой... у отмели... на мелководье...
она внезапно поднялась во весь стройный рост, в воде чуть выше колен,
остановилась, нагнулась, откинулась спиной к заливу, тряхнув черной игривой,
и медленно, отдыхая, вышла на промокший одинаковый песок.
Старик пристально смотрел на нее, даже на таком расстоянии он видел -
или вспоминал? - капли, бежавшие вниз по бедрам, переваливающиеся, чуть
покачиваясь, оставляя после себя дорожки, как струи ливней на стеклах - они
извилялись между тоненьких волосков на икрах и плечах, жидко тянулись к
пересохшему горлу песка, одна за другой пропадали в его бездонности, и небо
с морем уже казались мелкими и бессильными, потому что вместе лежали в этом
песке, покоились на шершавой груди. Запах прибоя щекотал невозмутимые ноздри
и шумел в ушах ровным гулом, стукал в голове прыгающим в ликовании сердцем,
отдавался в пальцах ног, подергивая подушечки сладкой дрожью. Старик не
знал, исполнит она или обманет: даже если - он верит - снова выиграет... он
ветхий и рассыпающийся, а она такая свежая... и все глядят ей вслед, и
черногрудые самцы, и самки-завистницы, и тот мальчишка, которому она
подкатила мяч, но она лишь расправляет плечи им в ответ и подставляет лоб
солнцу, а ртом ловит новый ветер, проглатывает его струи в то время, как
пляж тонет в теплой слюне и закрывается веками, чтобы незаметно, тайно от
других, вообразить недоступное близким, превратить отказ в согласие - и
мужчины вдруг переворачиваются на живот, скрывая волнение. Она уже так
приблизилась, что глаза захватывают фигурку вместе с лазурными блюдцами, на
которых лежит по одной солнечной дольке; чудится иногда - контуры блюдец
расплывчаты, - будто это морские брызги, долетевшие досюда, сорвавшись с ее
ступней, - мерещится, будто она восходит на облако, оттолкнувшись от
переливчатой глади.
Раскинувшись в кресле, она молча достала из валявшейся тут же пачки
тонкую бледную сигарету, и старик вынул из кармана белых широких брюк
зажигалку, укрыв огонек между ладоней, дал прикурить. Озорно взглянув на
него, креолка моргнула в сторону блюдец.
- Что море? - он так и остался сидеть, склонившись вперед, и она тоже
не отстранилась:
- Море?.. Оно мое.
- Да. Теперь - да.
Девушка стряхнула пепел. Упав на белое, он рассыпался, и серые пылинки
подхватил бриз, обрадовавшись добыче, - она затушила сигарету:
- Нет, все-таки не хочется... - и, неожиданно задумавшись, покосилась
на блюдце. - Хорошо.
Оранжевое расслабление, брызнувший во рту сок, окативший десны, глоток,
всего глоток - еще две...
- Ты видишь?! Видишь? Теперь у меня двадцать девять, - ее грудь
вздымалась сейчас сильнее, чем после плавания, ресницы стали жесткими и
колючими.
Старик кивнул: его рот уже был занят.
Она напряженно всматривалась в плотно сомкнутые губы, которые двигались
мучительно медленно, словно с издевкой; она помнила правила: пока дольки
лежат на блюдцах, на них нельзя смотреть: нечестно пытаться разглядеть,
сколько еще... Любезный официант разделил их мандарины, уложил на блюдечках,