"Борис Леонтьевич Горбатов. Непокоренные " - читать интересную книгу автора

стариков каждый час - последний.
- Не доживем! - горько качает головой Назар. - Все скелеты стали, все
скелеты. Гляжу я и удивляюсь: чем только люди живы?
- Верой живы, Назар, - строго отвечает Тарас, - верой.
- Завод можно быстро пустить! - говорит старик Артамонов. - Я б
перво-наперво... - И он начинает выкладывать свой проект. У каждого старика
есть свой проект. Продуманный, выстраданный, выношенный, как мечта. Каждый
начал бы восстановление завода со своего цеха. Они доказывают друг другу,
что так вернее. Они спорят, горячатся, сердятся. И все - мечтают.
Дожить. Дожить бы! Увидеть, как заструится первый робкий желтоватый
дымок над силовой... Услышать, как громыхнет первый молот в кузнице...
Но ни один из них не перенес бы, если бы задымил завод для врага. Нет,
этого допустить нельзя. Лучше видеть родной завод трупом, чем рабом. Пусть
лучше лежит мертвый до поры. Его не дадим унизить.
Бранясь, возвращался немец-надсмотрщик. Старики принимались за работу.
Медленно разбирали стену. Кряхтя, волочили камни. Перекладывали кирпич с
места на место. Битый кирпич. Разрушенная стена. Мертвые камни, могильные
плиты.


10

Мертвые камни, могильные плиты...
Умер старик Артамонов: волочил камень, упал и не поднялся больше. Так и
остался лежать, обняв камень старческими руками. Артамонова похоронили тихо,
торопливо, не так, как хоронили бы на заводе. Немцы украли у старого мастера
не только почетную жизнь, но и почетную смерть.
Только девять стариков шли за его гробом. Беспокойный человек Назар по
дороге на кладбище рассказывал страшные вести: на шахте Свердлова фашисты
расстреляли семьсот человек шахтеров, их жен, стариков и детей.
- Все шурфы трупами забиты. Такой, говорят, смрад над шахтой стоит -
горе! - И, качая головой, предсказывал: - Всех истребят, помяните мое слово,
всех. И до нас дойдет! Сперва евреев изничтожат, потом нас.
Похоже было, что его слова сбываются. Однажды утром Тарас увидел, как
по улицам гонят огромную толпу евреев.
Они идут, окруженные частоколом штыков, испуганные, раздавленные люди.
Они не знают, куда и зачем их ведут: на смерть, на дыбу, на каторгу? Но
обреченные, они покорно бредут, куда их гонят. Не слышно ни криков, ни
плача. Мокрый, холодный ветер хлещет людей. Дождь, как кнут, падает на спины
и плечи.
Женщины, спотыкаясь на мокрых камнях, несут больных детей. Старики и
калеки ковыляют в хвосте колонны и боятся отстать и остаться один на один со
штыками конвоиров. Упала старуха и забилась в припадке на мостовой, но
кричать и звать на помощь боится. Молча бьется она на мокром булыжнике,
судорожно хватает руками воздух, а мимо нее бредут и бредут обреченные люди.
Сгибаются под тяжестью мокрых узлов. Волочат пожитки. Все брошено - родной
дом, очаг, добро. От большой, годами сколачиваемой жизни только и осталось -
жалкий узел. Но людям сказали явиться с вещами, и они обрадовались. Значит,
не смерть. Значит, еще не смерть. И они цепляются за свои узлы, как за самую
жизнь, как за образ трепетной и теплой жизни.