"Владимир Гоник. Я не свидетель" - читать интересную книгу автора

Дочитав письмо, Тюнен еще раз взглянул на фотографию.
Коричневато-серого цвета, она была наклеена на плотное паспорту. Внизу еще
не потускневшими золотыми изящными буквами было оттиснуто:

"Helsinki. Unioninkatu 28 A.
Atelier Universal.
Helsinqfors. Unionsgatan 28 A".

В ту пору все фотографии искусно наклеивались на паспорту с красиво
тисненым адресом фотосалона и фамилией его владельца. Это придавало снимку
солидность, значительность и торжественность.
Приди это письмо без фотографии, Георг Тюнен вполне мог бы
засомневаться, что он именно тот Тюнен, который нужен автору письма, а не
просто однофамилец - в СССР немало немцев и среди них найдутся и
какие-нибудь Тюнены. Но на фотоснимке был запечатлен его отец! Еще совсем
молодой, зачесанные назад гладкие волосы рассечены посередине ровным
пробором, аккуратно подстрижены небольшие усы. Фотография, как указано на
обороте, сделана в 1919 году. Значит, отцу здесь сорок, а ему, Георгу, в
ту пору было два. В 1932 году отец, спасая какую-то девушку, утонул в
реке. Тюнен хорошо помнит деревянные городские купальни Старорецка,
стоявшие на сваях, осклизлые, с зеленоватым налетом мха, полы в них,
мостки, выходившие из закрытых кабин далеко за береговую черту. Помнит он
и похороны отца, большую молчаливую толпу на лютеранском кладбище. Это
были в основном люди, с дореволюционной поры знавшие директора
коммерческого училища в Старорецке Франца Тюнена. После революции он
преподавал немецкий язык в обычной советской школе. В Старорецке было
много немцев, имелось три раздельных, но примыкавших друг к другу
кладбища: православное, иудейское и лютеранское. Все это Георг помнит. Но
не помнит он, чтобы отец когда-нибудь упоминал, что ездил в Хельсинки, что
имел какой-то дом в Германии. И мать, умершая в 1960 году, никогда не
обмолвилась об этом ни словом...
И все же нет, не станет он отвечать этому Анерту из Мюнхена. Никакой
дом и никакие деньги ему там не нужны. Он прожил долгую жизнь, полную
страшных перемен, она укрепила в нем трезвую осторожность. Пусть пишут и
говорят, что все нынче можно. Кто знает, что будет завтра? То, что сегодня
можно, завтра вдруг окажется нельзя. И это "нельзя" возымеет обратную
силу, а ты его нарушил вчера, и никому не будет дела, что вчера это было
дозволено. И ничего не докажешь. Сколько раз на его веку случалось такого!
Да и зачем ему, одинокому, тот дом в Германии и деньги? Он стар и болен.
Десять лет, как умерла Анна, жена. Здесь ее могила. Здесь у него маленький
собственный дом, построенный вскоре после того как судьба загнала их сюда,
в Энбекталды. Ему одному, да еще страдающему диабетом, пенсии хватает.
Сын, Александр, живущий в Заполярье в Дудинке, присылает почти каждый
месяц, деньги эти он, Георг, кладет на сберкнижку, сам не зная зачем.
Девять лет уже сын там с женой и двумя детьми. Навещает редко, раз в два
года заглянет на день-другой, разве что три-четыре письма пришлет за год,
да поздравительную открытку к Рождеству. Сам отдалился и внуков увез.
Наверное, теперь все дети так: совесть их в ладу с мыслью, что деньги-то
они посылают родителям, какие же тогда претензии? И тут ничего не