"Юрий Гончаров. Большой марш: Рассказы" - читать интересную книгу автора

сказала женщина нам уже внутри дома, в своей комнате. - Этот новый директор,
что появился... Откуда он, кто такой... К нему все время немцы приезжают,
водку с ним пьют, патефон заводят, он к немцам ездит... Я так думаю - он из
уголовников. Волосы короткие, стриженые, еще не отросли... А глаза - такие
только у уголовников бывают... Он все может сделать... Вчера объявил: никого
самовольно не пускать, только после его проверки. Он вообще здесь такие
порядки установил - все только по его разрешению, до самой последней
мелочи... Вы, если придется, спросят, не говорите, что вы врач!
- Почему?
- Так будет лучше. Не говорите. А то что-нибудь выйдет нехорошее.
Половину наших врачей увезли. Прям сразу, без предупреждения. Как будто они
мобилизованы в немецких госпиталях работать. А по народу другой слух ходит:
их постреляли здесь неподалеку. Всех евреев собрали, два члена партии.
Допустят они таких в немецкий госпиталь? Им говорили, когда немцы шли, -
уходите, худо вам будет, не пощадят они вас. А они - ни с места, врачебный
долг, как это - больных оставить, это же дезертирство...
Мама быстро переодела меня в сухое. Феня сняла со своей кровати одеяло,
сказала мне:
- Ложись, я тебя укутаю, быстрей согреешься... Они и больных каждый
день увозят... - понизив голос, как большую тайну, которую она не должна
раскрывать, сообщила Феня. - Куда, что... Персоналу не говорят. А люди все
равно догадываются. Тут есть овраг один у Дона, глухой, бурьян, терновник,
не продерешься... Нашим, местным, случилось там близко быть, говорят - стоны
оттуда, мертвые пораскиданы, все в нашем, больничном... Вот они куда их
отправляют! Сначала всех тяжелых побрали, а теперь уже просто подряд...
Директор сам отсчитывает, указывает, кого... Вон он, приехал... - сказала
Феня, не приближаясь к окну, глядя в него поверх занавески с середины
комнаты.
Из-за ее плеча посмотрела на улицу мама. Я не удержалась, вскочила в
рост на кровати.
С брички, запряженной светло-коричневой лошадью, слез и пошел к
больничному корпусу человек в желтых кожаных крагах, синем гражданском
пиджаке, серой фетровой шляпе. Лица его на таком расстоянии не было видно,
но я обратила внимание на то, как он шел: широко, свободно. В общем - он шел
нормально, и до немцев в Воронеже я бы не остановила свои глаза на такой
походке. Но сейчас это выглядело необычно, у советских людей уже не было
такого шага, так мог ходить и держаться только тот, кто вместе с немцами, с
их силой, властью, тоже хозяином на захваченной ими земле...
Ни через полчаса, ни через час мы с мамой от Фени не ушли, и вообще не
ушли в этот день - остались до следующего утра. Феня сама нас не пустила,
когда мы уже достаточно обогрелись и хотели покинуть ее дом.
- Куда ж вам идти? - сокрушенно сказала она, поглядев на косую сетку
дождя за окном. - Вы тут же опять вымокнете... Оставайтесь уж, может,
обойдется... Я печку затоплю, картох наварим. Хлеба нет, зато сольца еще
тянется. А сольца самого хлеба важней...
В печурке затрещал хворост, Феня намыла молодой картошки, поставила на
плиту чугунок. Возясь у печурки, рассказывала:
- Я б из Воронежа не уехала, кабы квартира. А по углам - это не жизнь,
никакой самостоятельности. На работе поначалу обещали, а потом гляжу - до
старости не дождешься. А тут мне сразу вот этот флигель. На другой половине