"Юрий Гончаров. Большой марш: Рассказы" - читать интересную книгу авторасказала женщина нам уже внутри дома, в своей комнате. - Этот новый директор,
что появился... Откуда он, кто такой... К нему все время немцы приезжают, водку с ним пьют, патефон заводят, он к немцам ездит... Я так думаю - он из уголовников. Волосы короткие, стриженые, еще не отросли... А глаза - такие только у уголовников бывают... Он все может сделать... Вчера объявил: никого самовольно не пускать, только после его проверки. Он вообще здесь такие порядки установил - все только по его разрешению, до самой последней мелочи... Вы, если придется, спросят, не говорите, что вы врач! - Почему? - Так будет лучше. Не говорите. А то что-нибудь выйдет нехорошее. Половину наших врачей увезли. Прям сразу, без предупреждения. Как будто они мобилизованы в немецких госпиталях работать. А по народу другой слух ходит: их постреляли здесь неподалеку. Всех евреев собрали, два члена партии. Допустят они таких в немецкий госпиталь? Им говорили, когда немцы шли, - уходите, худо вам будет, не пощадят они вас. А они - ни с места, врачебный долг, как это - больных оставить, это же дезертирство... Мама быстро переодела меня в сухое. Феня сняла со своей кровати одеяло, сказала мне: - Ложись, я тебя укутаю, быстрей согреешься... Они и больных каждый день увозят... - понизив голос, как большую тайну, которую она не должна раскрывать, сообщила Феня. - Куда, что... Персоналу не говорят. А люди все равно догадываются. Тут есть овраг один у Дона, глухой, бурьян, терновник, не продерешься... Нашим, местным, случилось там близко быть, говорят - стоны оттуда, мертвые пораскиданы, все в нашем, больничном... Вот они куда их отправляют! Сначала всех тяжелых побрали, а теперь уже просто подряд... Феня, не приближаясь к окну, глядя в него поверх занавески с середины комнаты. Из-за ее плеча посмотрела на улицу мама. Я не удержалась, вскочила в рост на кровати. С брички, запряженной светло-коричневой лошадью, слез и пошел к больничному корпусу человек в желтых кожаных крагах, синем гражданском пиджаке, серой фетровой шляпе. Лица его на таком расстоянии не было видно, но я обратила внимание на то, как он шел: широко, свободно. В общем - он шел нормально, и до немцев в Воронеже я бы не остановила свои глаза на такой походке. Но сейчас это выглядело необычно, у советских людей уже не было такого шага, так мог ходить и держаться только тот, кто вместе с немцами, с их силой, властью, тоже хозяином на захваченной ими земле... Ни через полчаса, ни через час мы с мамой от Фени не ушли, и вообще не ушли в этот день - остались до следующего утра. Феня сама нас не пустила, когда мы уже достаточно обогрелись и хотели покинуть ее дом. - Куда ж вам идти? - сокрушенно сказала она, поглядев на косую сетку дождя за окном. - Вы тут же опять вымокнете... Оставайтесь уж, может, обойдется... Я печку затоплю, картох наварим. Хлеба нет, зато сольца еще тянется. А сольца самого хлеба важней... В печурке затрещал хворост, Феня намыла молодой картошки, поставила на плиту чугунок. Возясь у печурки, рассказывала: - Я б из Воронежа не уехала, кабы квартира. А по углам - это не жизнь, никакой самостоятельности. На работе поначалу обещали, а потом гляжу - до старости не дождешься. А тут мне сразу вот этот флигель. На другой половине |
|
|