"Юрий Гончаров. Последняя жатва" - читать интересную книгу автора

костюмчики. Из дешевого материала, почти из ничего, задаром, а сделает - и
выходит вещь, как самая дорогая. Когда Петру Васильевичу случалось видеть,
как идет Люба по их деревенской улице на работу, причесанная гладко, ото лба
назад, волосок к волоску, в кремовых паутинных чулочках, в белой глаженой
кофточке, в костюмчике из шерстяной ткани, от которого она еще более
стройна, тонка, изящна, или как в библиотеке, среди полок с книгами, говорит
она с читателями, а среди них и школьные учителя, и колхозные агрономы, и
все ей книги известны, и с каждым она может обстоятельно поговорить, и ее
уважают, почтительно обращаются по имени-отчеству - Любовь Петровна - он
тайком, про себя, любовался ею с тихим умилительным чувством, и ему не
верилось, что это он, человек тяжелого, грязного труда, всю жизнь имевший
дело с землей, с грубым железам, всегда с черными, не отмываемыми никакой
баней руками, сумел вырастить такую дочь...
Этому его чувству к дочери, с тайной гордостью, тайным любованием ею,
пришлось крепко страдать, когда несколько лет назад она вышла замуж, за
местного, деревенского - Володьку Гудошникова, тракториста, а через недолгое
время добрая, уступчивая, терпеливая Люба набралась решимости и, невзирая на
стыд перед односельчанами, на их пересуды, ушла от Володьки назад, в
родительский дом, с двумя малыми пацанами. Это случилось уже после смерти
Анастасии Максимовны, и Петру Васильевичу было даже очень кстати, что
вернулась Люба, что в доме появилась хозяйка и отпала ему нужда заводить
кого-то для присмотра за домом, для стирки и стряпни. Но он нисколько не
обрадовался этому, испытал только обиду за Любу, может быть, даже сильней,
чем переживала она сама. Оттого, что не заслужила она, чтоб так у нее
получилось, что без всякой ее вины поковеркана, испорчена у нее жизнь - и
уже непоправимо, навсегда...
Деревенская молва устами бабок, выходящих вечерами полузгать семечки на
скамейках у калиток, в такого рода историях всегда осуждала свою сестру -
женщину. Осуждала она и Любу: дескать, мужа такого еще поискать надо, льет в
меру, почетный передовик, с доски его фамилия не сходит, а уж заработки
гребет - как никто в колхозе. Чего ей еще надо, строптива больно, и все,
много об себе понимает.
Петр Васильевич знал, что оттолкнуло Любу от Володьки. Не надо было
вообще им сходиться, слишком они разные, далекие друг от друга. Володька в
школе учился едва-едва, не дотянул до конца - бросил. И с тех пор ни одной
книжки в руки не взял. Пришел из армии - шофером работал. Калымить стал. ГАИ
его раз с "левым" грузом засекла, другой. А на третий - отобрали права.
Тогда он подался в механизаторы, на трактор. Вечно неумытый, в облепленных
грязью сапогах, в провонявшем соляркой комбинезоне. И в будни такой, и в
праздники. Не шибко привлекательный кавалер... Но за кого выйдешь в
деревне-то? Других нет. Учительниц молодых пришлют, год, от силы - два, и
бегут. И квартиры у них хорошие, в отдельных коттеджах, и школа-картинка,
построенная по самому последнему образцу... Не находят тут по себе, жить
дальше - значит, одинокой оставаться. А женщине семьи хочется, детей
хочется. И Любе хотелось. Сначала ждала, а потом и выбирать уже некогда,
возраст не девичий, к тридцати идет... Вот и развела их грубость Володькина.
Грубость слов, обращения, вздорная заносчивость: "Как сказал - так и будет,
я муж, мое слово главное!.." Особенно почему-то выводили из себя Володьку
образованность Любы, ее привычка к чистоте, порядку. Это он воспринимал как
что-то оскорбительное для себя, и спесивая его натура не могла смириться.