"Олесь Гончар. Чары-Камыши" - читать интересную книгу автораОн выскочил из машины и сразу же провалился в снег - возле "газика" уже
вырос сугроб. Небо пропало. Ни неба, ни дороги, ни высоковольтных - был только океан снежной сумятицы, удары ветра, завывание метельной степной ночи. Через минуту он снова сидел в машине, и снег таял на нем, одежда увлажнялась, становилась мокрой. Мотор работал. Шкала светилась, и от ее скупого света становилось как-то уютнее. Серега представил Кожущенко, как он идет по степи без фуфайки, пробиваясь сквозь ветер, как в конце концов, обессиленный, падает он в глубокую колею, похожую на солдатский окоп, и там его постепенно заносит снегом, и уже дух Кожущенко, его тепло бесследно разносит ветер по степи. Еще почему-то вспомнился из недавней кинохроники об Антарктиде тот последний кадр, когда тракториста Ивана Хмару вместе с его трактором поглощает на глазах у всех ледяная бездна океана... А те, потерпевшие? Где сейчас их льдина? Куда гонит ее ветром среди открытого степного моря? Может, давно разломало, раскромсало? Может, их уже поглотила пучина, и некого больше спасать, и Кожущенко напрасно рискует? Но ведь если не дойдет, не пробьется Кожущенко, то погибнет здесь и он, Серега, ибо, по всему видать, метель разгулялась надолго. Покамест ему тепло, его одолевает дремота. Поднял воротник, чтобы меньше слышать завывание ветра, чтобы еще больше отгородиться от непогоды, - он как бы погружался во что-то теплое, беспечное, домашнее. Другая степь поплыла перед ним - летняя, солнечная. Пшеница и пшеница, комбайн плывет в хлебах. Плывет километр, другой, а хлебам не видать конца, и комбайнер, остановившись, удивленно спрашивает: "Не заблудился ли я?" Когда проснулся, мотор уже не работал. Нажал на стартер - напрасно. В В машине становилось как-то светлее; видать, уже приближалось утро. Попробовал открыть дверцу - не открывается: замело! "Газик" замело! Ужас охватил Серегу. Он почувствовал себя как в гробу, в белом снежном гробу. Кто же его отыщет здесь? Кто откопает? Зачем было оставаться? Нужно было идти, идти - ведь он молодой, на нем теплый пиджак - пускай бы Кожущенко остался тут в своей вельветовой куртке! Просунув руки сквозь брезент, он стал отгребать снег, с огромным трудом открыл дверцу; протискиваясь боком, вылез из машины. Было утро. За буераком, где-то за снежными сугробами, угадывалось солнце. Угадывалось оно по тому разливу света, который наполнял небо над столбами снежной пыли. Этот расплескавшийся по небу свет и был посланцем солнца, был стихией более сильной, чем буран, - он все сильнее пробивал серебристую развихренную муть. Чудилось, что ветер немного ослаб, и скоро появится солнце, и степь заиграет под его лучами белой чистотой укрощенных снегов. Проваливаясь в сугробах, Серега побрел на грейдер и на другой стороне его, на дне балки, увидел в кустах чей-то полузанесенный, перекосившийся грузовик. Охваченный радостной надеждой встретить живую душу, бросился туда... Но в грузовике никого не было. Люди, сорвавшись ночью под откос, видимо, оставили машину и дальше Пошли пешком, как и Кожущенко. В кузове лежали канистры, и Серега, схватив их, тут же разочарованно отбросил в сторону - бензина в них не было. Солнце не появлялось весь день. А под вечер метель разбушевалась с еще |
|
|