"Олесь Гончар. Чары-камыши (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

Под впечатлением только что услышанного мы некоторое время молчим,
потом тишину неожиданно нарушает Павловский, водитель нашей полуторки.
Человек он неразговорчивый, сдержанный, и, если б не этот вечер у костра
да еще не этот конюх с железными путами, мы бы, наверно, и не узнали, что
в прошлом водитель наш был танкистом, еще в первые дни войны горел в
танке, а потом прошел чуть ли не все концлагеря Европы. Лежа па спине, он
куда-то ввысь, словно звездам, спокойно и будто даже бесстрастно
рассказывает, как их группа во главе с одним поляком бежала из концлагеря,
а их преследовали с овчарками, как прятались они по лесам, а потом после
тяжких мытарств наконец добрались на севере Италии к итальянским
партизанам.
Сколько пережил человек, а мы, ежедневно встречаясь с ним на заводе,
скромным, немногословным, так и не знали до сих пор, какой у него путь за
плечами.
Рассказ Павловского навевает на нас грустные воспоминания о войне,
склоняет каждого на невеселые раздумья, и после этого уже как-то и
разговаривать не хочется. Молча сидим вокруг угасающего костра, слушаем
стрекотню кузнечика.
Потом расстилаем камыш, располагаемся на ночлег. До утренней зорьки у
нас остается не так много времени.
Ночь прозрачная, бесшумная, теплая; словно бархатом окутывает человека
этот мягкий степной воздух. Хорошо, хорошо, что мы поехали сюда зоревать!
Какой бы там ни была наша завтрашняя охота, но я уже счастлив тем, что
очутился с товарищами здесь, среди просторов этих ЧпрыКамышей, где ночь
словно и в самом деле какие-то чары таит в себе, загадочно о чем-то
перешептывается с камышами, а озеро все больше светится под луной, а наши
высокие заводские дымы за Днепром все сильнее отсвечивают багровым...
Ночью я просыпаюсь, разбуженный непонятным тревожным шумом. Где я?
Ночь, озеро, внизу камыши шумят - шумят сильно, тревожно. Все небо в
облаках, клубящихся, темных, и лишь там, поближе к луне, они стального
цвета. Как все изменилось вокруг! Приподнявшись и озираясь, я не узнаю
нашего места,- все вокруг стало будто иным, фантастическим, тревожащим
душу, суровым. Вода на озере словно отяжелела, переливается тяжелым
перламутром; ветер гонит волну. И ветер какой-то необычно теплый, будто
днем. Шуршит на ветру кукуруза, бежит шум по камышам. Не этот ли тревожный
шум и разбудил меня? Облака низко клубятся над Чары-Камышами, а над
городом нашим в тучах бушуют огромные сполохи зарева.
Никогда я не видел таких!
А товарищи спят. Кто-то даже храпит, крепко, беззаботно, кажется, наш
пожарный.
Спят, однако, не все. Недалеко от машины на самом холме виднеются две
человеческие фигуры; в одной из них, меньшей, ссутулившейся, узнаю
Петровича с ружьем на плече, с ним еще кто-то, незнакомый, высокий,
кажется, тот колхозный конюх, что приходил к нам вечером. Негромко
разговаривая, они поглядывают вверх, в небо, на клубящиеся, изнутри
освещенные луной облака. Речь идет, слышу, о японских рыбаках,
пострадавших от ядерных испытаний на океане, от радиоактивного пепла,
выпавшего на них.
- Ни за что люди пострадали,- слышу голос Петровича.- И вины ни на ком,
виновных будто нету... Л они ведь есть?