"Олесь Гончар. Твоя заря" - читать интересную книгу автора

своими ропавками, которые, в отличие от Кириковой посудины, появились не с
поля боя, а прямо на грядках выросли, рядом с гарбузами ' выхолились но
нашим огородам, приобретя за лето диковинную форму, природа так причудливо
их изваяла, придала им такую пластику, что не зазорно было бы эту ропавку
выставить и сегодня в музее модерного искусства! Тыкву такого сорта и
сажают именно для того, чтобы из нее выросла, оформилась посудина,
чтонибудь вроде кувшина или небольшой амфоры,- когда плод созреет, выберут
из него нитчатку и семечки, и уже он, высушенный на солнце, приобрел
прочность и легкость, очень удобно в нем держать воду, особенно же в
косовицу: как наберут колодезной да поставят под копной, вода в ропавке,
словно в термосе, в любую жару остается свежей п прохладной. Семена были
одинаковы, а выросло разное, вот хотя бы и у нас: у одного тыква формой
как кувшин, а у другого похожа на гусака, и Надьке, видно, в самом деле
интересно рассматривать их, желто-белые, золотистые, сравнивать да
показывать своему ребятенку на забаву.
А дитя у нее такое же смуглое, как и юная мать его, еще и с родинкой на
плече. Глазастое, по-взрослому серьезное, почему-то почти никогда оно не
улыбается, разве что изредка, скупо, одними уголками губ,- это когда Кирик
корчит гримасы или, встав на руки, постоит ногами в небо или какой-нибудь
иной выходкой постарается строгую особу рассмешить.
Теперь, на временном расстоянии, понятно, что притягивала Надька нас,
малышей, не только своей приветливостью да способностью не шарахаться от
наших болячек, а еще и тем, что интерес ее к нашей пастушеской жизни был
не наигранным, участие ее в нас было искренним, предельно душевным, это
ведь сразу можно почувствовать.
Замечали мы также и то, что сквозь ее радушие то и дело прорывается
тень непонятной нам грусти, и даже детским своим восприятием интуитивно
угадывали, что эта молодая мать носит большое горе в душе, очевидно
связанное с той ее полтавской несчастной любовью. Должно быть, к этому
времени она уже настрадалась вволю, не один, наверное, звездный вечер
коротала здесь в одиночестве, погруженная в печальные свои думы, и хотя мы
ничем не могли ей помочь, однако чуткие детские души за грустью молодой
матери туманно угадывали обиду, причиненную ей, и хотели бы каким-то
образом облегчить ее участь, на вот как, как? Малолетки, чем могли мы
помочь Надькиной беде, какое снадобье заглушило бы, уняло ее взрослые
муки? Да и была ли в этом надобность? Проникаясь сочувствием, мы не
понимали тогда, что жизни без боли не бывает и что перенесенная боль и
даже страдание - нередко являются тем, что способно очищать и
облагораживать человеческую душу.
И вот мы у колодца. По-сестрински смотрит Надька на нас своими
золотисто-карими, вся окутанная теплом собственной улыбки, ей, видно,
приятно наблюдать, как мы, с веселой жадностью припадая, пьем из дубовой,
обручем обтянутой бадьи, набираем колодезной еще и в наши рояавки да
фляги,- это про запас да для тех, кто остался со скотом. Хотя уже и
напились, но все еще толпимся у колодца, просто чтобы подольше здесь
задержаться,- не хочется отсюда уходить. На прощание мы снова склоняемся
над бадьей, которая, полная колеблющейся влаги, так похожа была па золотое
песенное ведерко с "сосновыми клепками и дубовым донышком"...
Ах какая там сладкая была вода, какая вкусная! И никогда не возбраняли
нам ее набирать, всегда позволяют радушно, душевно - берите, доставайте,