"Витольд Гомбрович. Порнография " - читать интересную книгу автора

богослужения. Ипполит, который до этого был помещиком, скрывающим злобу и
бешенство, лишь бы не поддаваться, теперь, спокойный и аристократичный, сел
на почетную скамью и кивком поздоровался с сидящей напротив семьей
управляющего из Икани. Это было за минуту до мессы, люди без ксендза, народ,
предоставленный самому себе со своим сентиментальным, смиренным, жалким и
нескладным пением, которое, однако, сковывало и парализовывало, - народ был
теперь безвредным, как дворняга на привязи. Какое смирение, какое
успокоение, что за блаженное облегчение, здесь, в этой окаменелой
извечности, крестьянин снова стал крестьянином, господин - господином,
месса - мессой, камень - камнем, и все вернулось на свои места!
Однако Фридерик, который сел на почетную скамью рядом с Ипполитом,
вдруг опустился на колени... и это меня обеспокоило, так как показалось
несколько утрированным... и я не мог не подумать о том, что, возможно, он
опустился на колени только для того, чтобы не совершить нечто, что не было
бы опусканием на колени... но вот колокольчик, выходит ксендз с чашей и,
поставив чашу на алтарь, склоняется в поклоне. Колокольчик. Внезапно
атмосфера храма с такой силой захватила все мое существо, что я - измученный
и почти теряющий сознание - встал на колени и готов был - в сиротстве моем -
погрузиться в молитву... Но Фридерик! Я подозревал, что Фридерик, который
ведь опустился на колени, тоже "молится" - я даже был уверен, да, уверен,
зная его страхи, что он не притворяется, а действительно "молится" - в том
смысле, что хочет обмануть не только других, но и самого себя. "Молится" для
других и для себя, но его молитва была только ширмой, скрывающей всю
безграничность его немолитвы... то есть это был "эксцентрический" акт
низвержения, который уводил из храма наружу, в пространство бескрайнего и
полного безверия - нигилистический по самой своей сути. Но что происходило?
Что здесь затевалось? Ни с чем подобным я никогда не сталкивался. И никогда
бы не поверил, что такое вообще может случиться. Но - что же произошло? С
одной стороны - ничего, с другой же - некто лишил эту мессу ее содержания и
всякого смысла - и вот ксендз что-то делает, встает на колени, переходит с
места на место, а служки звонят в колокольчики, и поднимается дым кадила, но
смысл всего этого потерялся, рассеялся, как воздух из детского шарика, и
месса опала в страшной импотенции... повисшая... уже не способная к
оплодотворению! И это лишение смысла было убийством, совершенным мимоходом,
извне относительно нас и мессы, лишь в порядке беззвучного и убийственного
комментария человека, наблюдающего со стороны. И месса не могла от этого
защититься, потому что все это было интерпретацией мимоходом, ведь никто в
этом костеле не противился мессе, даже Фридерик присоединился к ней по всем
правилам... а если он ее и убивал, то единственно, так сказать, с оборотной
стороны медали. А этот сторонний комментарий, эта убийственная глосса были
порождением жестокости - порождением отточенной, холодной, пронизывающей и
беспощадной воли... и я понял, что введение этого человека во храм было
чистым безумием, держать бы его, Бога ради, подальше! Он в храме - это
страшно!
Но уже свершилось. Происходящий процесс был постижением
действительности in crudo *, результатом чего была прежде всего утрата
надежды на спасение, и уже ничто не могло спасти эти хамские жухлые морды,
лишенные теперь всякого ореола и поданные в сыром виде, без приправы. Это
уже был не "народ", они не были "крестьянами", даже не были "людьми", они
были существами такими, какими... такими, какими они были... и их грязь