"Василий Михайлович Головнин. Записки Василия Михайловича Головнина в плену у японцев в 1811, 1812 и 1813 годах " - читать интересную книгу автора

необыкновенным для того в нем красноречием, что не оставалось ни малейшего
сомнения, чтоб он притворствовал и говорил не от чистого сердца. Мы хвалили
его за такое доброе и честное намерение и уверяли, что в России за сказанную
им ложь он никогда наказан не будет, ибо был доведен до того своими
товарищами, но сомневаемся, поверят ли ему японцы.
"Нужды нет, - отвечал он решительно (и твердо, - пусть они верят или
нет, мне все равно, лишь бы я был прав перед богом; я буду говорить правду,
вот и только; пускай меня убьют, но за правду умереть не стыдно". Тут
показались у него на глазах слезы; нас это столько тронуло, что мы стали
помышлять, каким бы образом, не обвиняя бедного Алексея, открыть японцам тот
обман, но не находили никакого способа.
Между тем он сам, при нервом случае, объявил переводчику Кумаджеро, что
товарищи его обманули японцев, сказав им, будто они были присланы русскими:
напротив того, они сами приехали торговать. Кумаджеро крайне удивился этому
объявлению и называл его дураком и сумасшедшим, но Алексей спорил с с ним,
уверяя его, что он не дурак и не сумасшедший, а говорит настоящую правду, за
которую готов умереть.
Мы не знаем, сообщил ли Кумаджеро тогда же объявление Алексея высшим
своим чиновникам. Но когда нас стали опять водить в замок к губернатору, где
он иногда сам, а иногда старшие по нем чиновники, читая японский перевод
нашей бумаги, поверяли его и дошли до того места, где упоминается о
сделанном курильцами обмане, тогда Алексей стал опровергать прежнее свое
показание с такой же твердостью и присутствием духа, как и нам говорил. Все
бывшие тут японцы, как и караульные наши в тюрьме, удивлялись тому, что он
сам себя губит; называли его несмысленным дураком, вероятно полагая, что он
действует по нашему научению, вопреки истинному делу.
Объявление его и твердость, с какой он настаивал в справедливости дела,
заставили японцев призывать его одного несколько раз. В таком случае мы
жестоко страшились, чтоб они не принудили его признать ложным последнее свое
показание и обратиться к прежнему. При возвращении его из замка мы старались
тщательно замечать все черты его лица, чтобы видеть, в каком расположении
духа он находится, а так как ныне позволено нам было иногда выходить из
клеток, греться у огня и прохаживаться по коридорам, то мы научали
потихоньку матросов, чтоб они выведывали у Алексея, о чем его спрашивали и
что он ответ чал, и если он сообщит им что-нибудь для нас благоприятное,
возвестить нас о том, кашлянув несколько раз, а в противном случае молчать.
К удовольствию нашему, всякий вечер они поднимали такой кашель, как
будто между ними было поветрие.
Японцы, отобрав у Алексея все, что им было нужно, привели нас к
губернатору. Первый вопрос его был, действительно ли правда, что русские не
посылали курильцев к их берегам, а потом спросил, когда Алексей признался
нам, что они обманули японцев. Алексей не робел и, смело подтверждая свое
объявление, требовал очной ставки с его товарищами, о которых японцы никогда
достоверно нам не сказывали, отпустили ли они их с Итурупа по отбытии
"Дианы" или задержали.
Мы возвратились домой в большой горести, полагая, что японцы непременно
считают объявление Алексея выдумкой и обманом, которые, натурально, должны
они приписывать нашему изобретению, что, конечно, послужит несравненно к
большему еще против нас предубеждению. "Теперь уже, - говорили мы, - японцы
имеют полное право поступить с нами, как с шпионами и обманщиками, хотя,