"Геннадий Головин. Чужая сторона" - читать интересную книгу автора

Все связалось быстро и безжалостно. Сострадательный взгляд Антониды.
Телеграмма. И - главное! - лицо матери, которое явилось ему (он вспомнил) в
миг засыпания.
- Мать... - сказал он обреченным голосом.
В руке у него оказалась вскрытая телеграмма. Она была чуть корява от
клеек и как бы коробчата от многих перегибов.
- Срочная... - прочитал он с растерянной уважительностью. Пошел к окну.
- Тапки! - нервно, с уже обычными скандальными нотками вскрикнула жена.
Чашкин болезненно улыбнулся ей, вернулся, послушно стал в шлепанцы.
За окном ветра уже не было. Снежок бедно лежал на черной земле.


"МАМА ТЯЖЕЛО ЗАБОЛЕЛА СРОЧНО ВЫЕЗЖАЙ АЛЕВТИНА"

Он ждал, что в телеграмме - другое. Он был уверен, что в телеграмме -
другое. Он услышал что-то вроде разочарования.
- Алевтина... - несмело улыбнулся Чашкин, не уверенный, можно ли
улыбаться в такие моменты. - Какая-то Алевтина?..
- Лялька! - сказала жена. - Сестра твоя! - И, оторвав от лица мужа
сострадательно-внимательный, все еще ждущий, но теперь как бы уже и
разочаровывающийся взгляд, повернулась уходить.
- Ох, ты! - виновато спохватился Чашкин. - Лялька! Алевтина... - и
почему-то вдруг ужасно поразился, как-то грустно поразился этому
обстоятельству: Лялька, оказывается, зовет себя Алевтиной. Всю жизнь все
кличут ее Лялькой, а она - для себя - вишь ты, Алевтина.
- Я тебе там начала складывать, - неохотно сказала жена,
полуобернувшись в дверях. - Возьмешь черный чемодан.
- Какой чемодан?! Погоди! - неприятно взволновался Чашкин. - Позвонить
бы надо! Там, может, ничего и... ничего, может, серьезного-то нет!
Не хотел он никуда ехать! Боялся он ехать! Все в нем противилось этому
грубому насилию: куда-то ехать! Он пятнадцать лет не двигался с места!
И Катюха тоже глянула взглядом незнакомым. Сочувствующим (самую
малость) и, как у матери, отыскивающим.
Вдруг Чашкин обнаружил, что у него трясутся руки.
Не волновался он, если честно признаться, еще нет. Был как бы сонный
еще. А вот руки, как у хорошего пьяницы, вдруг старчески затряслись, когда
взялся за вилку. Тут-то он, пожалуй, впервые поверил: что-то серьезное
стряслось.
Подцепил кусок картошки. Стал жевать, но все никак не мог дождаться
вкуса. Попробовал проглотить - чуть не подавился!
- Ты смотри! Не могу... - произнес с плаксивым удивлением и тотчас же
вспомнил подходящие случаю слова: - Кусок в горло не идет! - и очень
почему-то обрадовался этим нечаянным словам.
- Может, чайку попьешь?
В голосе Антониды прозвучал отголосок давешнего сочувствия к нему -
глуховато прозвучал, но и этой хмуро окрашенной нотки в голосе матери
оказалось достаточно, чтобы Катюха с несказанным удивлением вздернула вдруг
голову!
Чудо чудное послышалось ей, и она с недоверием переводила теперь взгляд
с матери на отца, с отца на мать. С недоверием, с иронией наготове, но и с