"Джон Голсуорси. Последнее лето Форсайта" - читать интересную книгу автора

собственности; и первое место занимала красота. Он всегда многим
интересовался и даже до сих пор почитывал "Таймс", но был способен в любую
минуту отложить газету, заслышав пение дрозда. Честность, собственность -
утомительно это все-таки; дрозды и закаты никогда его не утомляли, только
вызывали в нем неспокойное чувство, что ему все мало. Устремив взгляд на
тихое сияние раннего вечера и на маленькие золотые и белые цветы газона, он
подумал: эта погода как музыка "Орфея", которого он недавно слышал в театре
"Ковент-Гарден". Прекрасная опера, не Мейербер, конечно, даже не Моцарт, но
в своем роде, может быть, еще лучше; в ней есть что-то классическое, от
Золотого века, чистое и сочное, а пение Раволи "прямо как в прежнее
время" - высшая похвала, на какую он был способен. Тоска Орфея по
ускользающей от него красоте, по любимой, поглощенной адом, - так и в жизни
прекрасное и любимое ускользает от нас, - та тоска, что дрожала и пела в
золотей музыке, таилась сегодня в застывшей красоте земли. И носком башмака
на пробковой подошве он нечаянно пошевелил пса Балтазара, отчего тот
проснулся и стал искать блох, ибо хотя считалось, что у него их нет, его
никак нельзя было убедить в этом. Кончив, он потерся местом, которое только
что чесал, о ногу хозяина и снова затих, положив морду на беспокойный
башмак. И в уме старого Джолиона вдруг возникло воспоминание - лицо,
которое он видел тогда в опере, три недели назад, - Ирэн, жена его милого
племянничка Сомса, этого собственника! Хотя он и не видел ее со дня приема
в своем старом доме на Стэнхоп-Гейт, когда праздновалась злополучная
помолвка его внучки Джон с молодым Босини, он ее вспомнил сейчас же, так
как всегда любовался ею: очень хорошенькое создание. После смерти Босини,
любовницей которого она стала, вызвав этим столько нареканий, он слышал,
что она сейчас же ушла от Сомса. Одному богу известно, что она с тех пор
делала. Вид ее лица в профиль, в ряду впереди него, был единственным за эти
три года напоминанием о том, что она вообще жива. О ней никогда не
говорили. Однажды, впрочем, Джо сказал ему одну вещь, которая тогда страшно
его расстроила. Джо узнал это, кажется, от Джорджа Форсайта, который видел
Босини в тумане в день, когда он попал под омнибус, - то, чем объяснялось
отчаяние молодого человека, поступок Сомса по отношению к своей жене -
гадкий поступок. Сам Джо видел ее в тот вечер, когда узнали о несчастье,
видел на одно мгновение, и его слова засели в памяти у старого Джолиона.
"Загнанная, потерянная", - назвал он ее. А на следующее утро туда пошла
Джун - взяла себя в руки и пошла туда - и горничная со слезами рассказала
ей, как ночью ее хозяйка ушла из дому и пропала. Трагическая в общем
история! Верно одно: Сомсу так и не удалось снова завладеть ею. И он живет
в Брайтоне и ездит в Лондон и обратно так ему и надо, этому собственнику!
Ибо если уж старый Джолион не любил кого (как не любил племянника), он
своего отношения никогда не менял. Он до сих пор помнил, с каким чувством
облегчения услышал тогда весть об исчезновении Ирэн - тяжело было думать о
ней, томящейся в этом доме, куда она вернулась, когда Джо ее видел,
вернулась, наверное, на минуту, как раненый зверь в свою нору, прочитав на
улице в газете "Трагическая смерть архитектора". Ее лицо поразило его тогда
в театре - красивее, чем ему помнилось, но точно маска, под которой что-то
живет. Еще молодая женщина - лет двадцать восемь, наверно. Ну что ж, по
всей вероятности, у нее теперь есть другой любовник. Но при этой слишком
вольной мысли ведь замужним женщинам не полагается любить, и одногото раза
было более чем достаточно - его нога приподнялась, а с ней и голова пса