"Джон Голсуорси. Сильнее смерти" - читать интересную книгу автора

Джип задумчиво смотрела на свое платье, бархатное, кремового цвета.
Мало кто из девушек ее круга выходил замуж без свадебной "чепухи", как
называл это Уинтон. Немногим из них пришлось сидеть в уголке купе первого
класса, не испытав даже удовольствия от того, что в течение нескольких
приятных часов ты была центром общего восхищения и поклонения, чему и теперь
радуешься, пока продолжается твое путешествие в вагоне; сидеть в уголке и
даже не иметь возможности вспомнить, как держали себя друзья, кто что
говорил, кто как выглядел, поболтать обо всем этом с молодым мужем, чтобы
отогнать грустные мысли. А что было у нее? Новое, впервые сегодня надетое
платье; слезы Бетти; плоские, как донышко цилиндра, лица регистратора и его
помощника - вот все, о чем она может вспомнить. Она украдкой взглянула на
сидящего напротив Фьорсена, одетого в синий костюм из тонкой шерсти. Ее муж!
Миссис Густав Фьорсен! Так ее будут называть теперь; но для себя она
по-прежнему останется Гитой Уинтон. Другое имя к ней никогда не подойдет. Не
признаваясь самой себе, она боялась, - боялась встретиться с ним глазами и
старалась глядеть в окно. Хмурый, унылый день; ни тепла, ни солнца, ни
музыки - свинцово-серая Темза, печальные ивы по берегам...
Вдруг она почувствовала прикосновение его руки. Такого лица она раньше
никогда у него не видела - разве что когда он играл, - сейчас оно было
необычайно одухотворенным. Она вдруг почувствовала себя уверенней. Если все
останется таким - тогда!.. Его рука лежала на ее колене; лицо уже чуть-чуть
изменилось; одухотворенность увядала, гасла; губы набухали. Он поднялся и
сел возле нее. Она с безотчетной радостью подумала о том, что рядом коридор,
и сразу заговорила об их новом доме. До сегодняшнего дня, все то время, что
они бывали вместе, он напоминал голодного человека, с жадностью
набрасывающегося на случайную еду; теперь, когда она принадлежала ему
навсегда, он был совсем другим - словно мальчик, которого отпустили из
школы.
Он достал свою тренировочную скрипку и, вставив сурдинку, начал играть.
Когда он отворачивал голову, она смотрела на него. Он выглядел теперь много
лучше, чем в ту пору, когда носил свои узенькие бакенбарды. Как-то она
дотронулась до них и сказала: "Если бы эти крылышки могли улететь!" К
следующему утру они улетели. Но она так и не привыкла к нему, а тем более к
его прикосновениям.
В Торки небо было чистым и звездным; вместе с ветром через окна такси
долетали запахи моря; на далеком мысу мигали огоньки; в крошечной гавани на
воде, отливавшей темной синевой, качались, словно утки, лодчонки. Когда
машина остановилась и они вошли в холл гостиницы, Джип прошептала:
- Не надо, чтобы они догадались! Он спокойно пропустил ее вперед.
- Никто ничего не поймет, моя Джип! О, совсем ничего! Мы старая
супружеская пара и очень надоели друг другу, очень!
За обедом его забавляла - да и ее, пожалуй, тоже - эта игра в
равнодушие. Но время от времени он оглядывался и с таким нескрываемо злобным
презрением впивался глазами в какого-нибудь безобидного посетителя,
проявившего к ним интерес, что Джип встревожилась. Когда же она выпила
немного вина, а он выпил изрядно, игре в равнодушие пришел конец. Он стал не
в меру болтлив, давал прозвища официантам, передразнивал посетителей
ресторана; Джип улыбалась, но внутренне дрожала, боясь, что эти выходки
могут заметить. Их головы почти соприкасались над маленьким столиком. Потом
они вышли в холл - он непременно хотел, чтобы она выкурила с ним сигарету.