"Василий Голованов. Путешествие на родину предков, или Пошехонская сторона" - читать интересную книгу автора

полагаю, лишь тем, что был младшим и не обязан был принимать на себя все
фамильные маетности. Кроме того, он обладал феноменальной памятью:
прочитанную страницу пересказывал слово в слово. Брат способствовал его
учению, полагая, что он поправит дела "фирмы", и не одобряя "глупостей",
которым Николенька стал предаваться еще в Весьегонске, взявшись переводить
"Фауста" Гете. Однако, уехав в Москву, Николай Николаевич посвятил себя
глупостям сполна: перевел и издал многие сочинения Шекспира, Шиллера
(полное собрание), "Божественную комедию" Данте. А также собственные
сочинения, из которых наиболее значительна драма "Иуда Искариот" - по
случайности оказавшаяся в самом начале цепи литературно-философских попыток
осмыслить возможную (и иную, нежели утверждают Евангелия) роль Иуды среди
ближайших учеников Христа. Леонид Андреев написал свой нашумевший рассказ
"Иуда Искариот и другие" позже, в 1907-м. Х. Л. Борхес придал проблеме
сразу несколько измерений в эссе "Три версии предательства Иуды". В самом
ли деле был
Иуда предателем или только сыграл эту неблагодарную роль, смиренно
исполнив миссию, порученную ему Христом? Тайна мысли казалась тайной места.
Откуда гностическая глубина сомнения у человека, мать которого была дочерью
дьяка и ничего отродясь не читывала, кроме Псалтири? За свое сочинение
прадед был отлучен от церкви. Откуда еретическая смелость мысли у него,
возросшего на почве затрапезнейшей российской провинции, с нелегкой руки
Салтыкова-Щедрина получившей название Пошехонья - то есть не только в
глуши, в "медвежьем углу", но и в некоей душевной дремучести, возведенной в
самодовлеющий принцип существования? С этими вопросами в голове впервые
десять лет назад отправился я в Весьегонск. Однако ответа не нашел. Город
показался мне унылым, и только. Ярославская улица, на которой некогда стоял
головановский дом, как и весь старый город, была затоплена водами
Рыбинского водохранилища. Правда, неподалеку от берега оказался заросший
деревьями островок, в глубине которого сохранился церковный фундамент и
несколько заросших мхом надгробий, надписи на которых уже нельзя было
прочесть. Мы с братом на лодке сплавали на остров, нашли крышку
человеческого черепа: вода все еще вымывала кости из старых могил.
Некоторые к тому же были разрыты мальчишками.

Пошехонская сторона - оговаривается Щедрин, начиная последнюю свою
чудовищную хронику, - не должна быть воспринимаема буквально, "но как
вообще местность, аборигены которой, по меткому выражению русских
присловий, в трех соснах заблудиться способны". Но это уловка. Речь идет
не о "вообще местности", а о местности совершенно конкретной, описанной с
той же натуралистической точностью, с какой под вымышленным названием
выведено в "Пошехонской старине" родовое салтыковское гнездо Спас-Угол. И
хотя как описатель природы Щедрин уступает, конечно, Гумбольдту, въехав в
Пошехонье, тотчас узнаешь и эту "равнину, покрытую хвойным лесом", и эти
реки, едва-едва бредущие между топких болот, по местам образуя стоячие
бочаги, а по местам и вовсе пропадая под густой пеленой водяной заросли",
и клубящуюся пелену сизого болотного тумана, и неухоженные, заваленные
буреломом леса, ежегодно грозящие пожаром. Пожар и вправду обнаружился
километрах в сорока за Тверью, где на обочине выставлен был знак
"задымление дороги", по обе стороны от которого до самого горизонта
поднимался дым над горящим торфяником. Я никогда не видел лесного пожара