"Эбрахим Голестан. Туманная мгла над приливом" - читать интересную книгу автора

- Клянусь святым Аббасом, говорил я им, обоим говорил, мол, грех. Не
бей ты меня, не бей, кровью пророка заклинаю, пощади, свечкой святой
клянусь, говорил я им, что нехорошо это.
Тем временем в подвале замолчали, потом мужской голос пробасил:
- Ну, Каль-Исмаил, плохо твое дело!
- Что там, что? - закричал вниз другой мужчина.
И опять послышались вопли обоих детей. Все собравшиеся ринулись в
абамбар, кроме зареванного мальчишки, который все продолжал божиться и
оправдываться.
- Это ты людей созвал? - спросил мальчишку Хушанг.
- Я не виноват! Я им обоим говорил: грех это... А они свое: "Ты просто
трус". Я им опять говорю, нехорошо, мол, а они: "Ты дрейфишь", и все тут.
Потом они спрятались за камни, украдкой зажгли пучок травы, швырнули ему на
колючки и давай бегом.
- Куда бегом?
- А никуда. Прятаться побежали.
Тут на лестнице абамбара опять раздались крики, шум. Мужчины, женщины и
двое растерянных мальчишек вылезли из абамбара и разошлись. За ними побежал
и мальчишка, который с нами разговаривал. Они вошли в сад, закрыли на засов
калитку. Осталась лишь взметенная людским топотом густая пыль, разметавшиеся
пучки колючек да пепел. И старик - обгоревшее разбитое тело на дне темной
сырой ямы... Мы повернули назад.
По дороге Хушанг сказал:
- Я-то думал, ребята полезли в абамбар какую-то шутку устроить...
Я оглянулся на него, колесо моего велосипеда наехало на камень. Он
продолжал:
- Понимаешь, я-то думал, что, пока они там озорничали, им на голову
свалилось горящее тело.
- Но ведь тело-то действительно упало на них, - сказал я.
- Это ты его столкнул туда, - сказал Хушанг. Помолчав, он добавил: - Да
он все равно бы умер. Ну, может, и пожил бы немножко, зато и намучился бы.
Наверное, Богу было угодно, чтобы ты столкнул его с лестницы.
Немного подумав, он заключил:
- А я точно подумал, что они спрятались в абамбар просто поозорничать.

Помнишь, что случилось с Газзи в тот день за абамбаром, что под куполом
возле медресе? Видал, что с ней произошло? Ей, должно быть, еще и двадцати
не было. Немая она была, бедняжка. Да что там немая - вообще убогая,
дурочка: всклокоченные короткие лохмы, увечные руки, одна нога короче
другой, кривобокая, она постоянно дергалась от тика. Сквозь прорехи рубахи
вечно виднелась высохшая грудь с черными пуговицами сосков - единственный
признак, показывающий, что она женщина, немая, с изуродованными болезнью
руками и ногами, содрогающаяся от трясучки, но женщина.
Мужчина был сеидом * лет пятидесяти. Сутуловатый, с насмешливыми
глазами под густыми, широкими бровями. Борода с сильной сединой - словно
свинцом облита. Из-под старенькой абы торчала изодранная габа ** - он
нарочно демонстрировал свою бедность. Чего только о нем не рассказывали!
Например, говорили, что всего за пять риалов *** сеид всем на потеху
доставал кислое молоко из миски причинным местом - вот, мол, каково его
мужское естество!