"Эбрахим Голестан. Калека " - читать интересную книгу автора

двора мечети к другому. Так и не ушел, не отыскал эту новую жизнь, надежную,
непризрачную, не обреченную унижению и распаду, ту, куда он мог уйти и
водворить там свое новообретенное "я". Наступает утро - а он не нужен.
Остался здесь на посмешище!... А уйти - что ж раньше не ушел, не дожидаясь
этого унижения, запер дверь, запер сам, запер все двери своими руками и с
такой унизительной покорностью! Манучехр, безногий, отправился в путь, а он,
с ногами, не может сдвинуться с места. Ну почему не ушел, почему запер
дверь? Или не сломал его? А взял и запер дверь?
Не сломал, не выкатил из двери на улицу, не сбросил в бассейн, или с
купола, или в колодец, или с какой-нибудь горы?... И теперь его - его, а не
кресло, занявшее его место, - унизили, победили, опозорили, одурачили,
обыграли, и не кто иной, как он сам, и сделал это - нашел себя, а потом
этого новообретенного себя сам одурачил, опозорил, унизил, разбил... А потом
было вот что: выступ крыши, который все время был у него над головой - а
теперь прямо напротив лица, - стал отодвигаться, сделался совсем черным на
фоне звездного неба; звезд было много, и вдруг все они - не одна, не две, а
все разом, - сорвавшись с места, заскользили вниз, прочерчивая за собой
светящиеся линии, все быстрей, быстрей, к невидимой, далекой цели... и тут
все стало легким, легким и прозрачным, как во сне, и быстрым, невозможно
быстрым - а он погружался в оцепенение, все предметы и звуки тонули в
удушливом дурмане гулкой тишины, словно он попал в трубу, по которой в
стремительном водовороте неслась вниз мельничная вода, и он погружался вниз,
в воду, полную водорослей и вертящуюся, как юла, в скольжение воображаемого
водяного столба; с какой головокружительной дурманящей скоростью он упал на
дно - и тут трубу словно перевернули, перевернули, когда он достиг дна,
потому что он снова оказался наверху, а может, не было ни верха, ни низа, не
было уже сторон - или только чудилось, что были, - и он держался на воде, а
воды-то в трубе уже не было, а если и была, то спокойной, вялой и
неподвижной и никуда не стремилась, и он был на воде, на поверхности, откуда
он раньше падал вниз, на дно, и вода это была или что другое - стало уже
неважно; а важно было, что теперь он поднялся на поверхность того, на дно
чего он прежде рухнул, и теперь, когда он, обессиленный, лежал на
поверхности, он чувствовал тяжелую боль не только в мозгу, но и в теле, во
всем теле, и снова она отдавалась в мозгу, и снова в теле, по всей его
длине, и он понял, что лежит на твердых кирпичах, которые не видны под ним,
а навес уходил назад, - может, это не он и падал, а что-то упало сверху,
прошло через него, оказалось под ним, потом опять поднялось и
распростерлось. Путешествие было коротким и быстрым. Сейчас он лежал
неподвижно и мучился от боли, а куры и петухи квохтали за окном, но в нем
уже не отзывался этот шум, он задевал только какой-то краешек сознания, где
уже замирало кружение. Он понял, что его тяжелое падение и громкий стон
разбудили весь дом (а труба снова вращалась, и на этот раз он остался на ее
головокружительно вращающейся поверхности), и попытался выбраться оттуда, но
не смог, и теперь он видел, как за всеми окнами (никак не выбраться)
загорелся свет (и не смог выбраться).